[indent]Майлз уходил от Родни с тяжёлым сердцем. Отчего-то ему становилось не по себе, когда он думал, что оставил парня совсем одного, но в то же время и лезть за душу ему не хотелось: он не любил навязываться. Оставалось лишь надеяться, что может быть какие-то его слова повлияли на него в лучшую сторону, и всё обязательно будет хорошо.
[indent]Несмотря на то, что мать Родни всё так же стоит истуканом, завёрнутым в тёмный балахон, и никаких изменений в её поведении, скорее всего, не предвидится. Скорее всего она так и останется стоять там, у бассейна, и будет служить немым напоминанием о том, что когда-то у Родни была семья. Хуже пытки, честное слово – когда близкий человек совсем рядом, но ты не в силах даже поговорить с ним нормально. И никто не в силах. Интересно, как много людей уже пытались достучаться до жрецов?
[indent]И что случалось с теми, кто мог быть слишком настойчив?
[indent]«Это не боги, – думал про себя Майлз, – никакой бог такого бы не сделал».
[indent]Впрочем, не ему, принявшему чужую веру, но ни капли не поверившему, рассуждать о богах. «Бог» со временем в его понимании стал лишь словом, которое попросту для других людей имело большее значение, чем для него самого. Чем дольше Майлз находился на войне, тем меньше в нём было веры. Не то чтобы он и до этого в бога верил – война скорее в пыль стирала всякую возможность однажды уверовать. Открывала ему глаза и заставляла смотреть на всё происходящее прямо, не отводя взгляда. Не давала и малейшей возможности отвернуться.
[indent]Тоже своего рода пытка, только совсем другая.
[indent]Он больше не может отвлечься от мрачных мыслей. Бегающий по коридорам бункера Кайл напоминает ему о том, что у мальца тоже больше нет матери, что он совсем один и обречён вырасти, не видя солнечного света, запертый со всех сторон глухими стенами. И вырасти ли: припасы не вечны. Да, их удаётся пополнять найденным на поверхности и в портале, но и снаружи всё когда-нибудь закончится, а в иных мирах не факт, что найдётся что-нибудь, что можно употребить в пищу без последствий.
[indent]Все они попросту оттягивают закономерный конец. Никто не хочет об этом думать. Люди просто живут, не заглядывая далеко в будущее – которое Майлз, к своему сожалению, понимал слишком отчётливо. Мог бы даже, наверно, предсказать его в деталях. Но потом он смотрит на Кайла, который постепенно пришёл в себя после всего того ужаса, что с ним произошёл, смотрит на Дахи, радостно встречающего его в коридоре, и думает: наверно, в этом нет ничего плохого – в том, чтобы не думать о конце.
[indent]Наверно, это даже хорошо – наслаждаться каждым мгновением жизни, что им отведено. Если не сейчас, то уже никогда.
В столовой Майлза отвлекает от еды Родни, пришедший к нему и севший прямо напротив. Он тут же замечает, что парень не взял себе ни еды, ни воды. Просто пришёл и сел, не говоря ни слова. Понимай как хочешь.
[indent]И Майлз старается понять, правда. Понимание – не то, к чему он привык, но попытаться всё равно стоит. А Родни молчит, и от его взгляда становится немного не по себе. По разным причинам. В частности по той, что Майлз никак не может понять, всё ли с ним в порядке. Кажется, что нет.
[indent]– Ты как? – осторожно спрашивает он, словно прощупывая почву, – нормально себя чувствуешь?..
[indent]Откладывает вилку в сторону. Как-то резко стало не до еды – ничего, она всё равно никуда не денется. Разговор с Родни в этот момент кажется куда важнее.

[indent]Родни как будто теряется. Словно сначала он точно знал, что хочет сказать Майлзу, но потом тот заговорил, и вся уверенность куда-то делась. Впрочем, Майлз его не торопит. Молчит и терпеливо ждёт. Если Родни захочет, он сам расскажет то, что сочтёт нужным – никто не собирался клещами вытаскивать из него слова. А не захочет, то просто развернётся и уйдёт. Майлз и это прекрасно понимал. Порой у него возникало неистовое желание кому-нибудь выговориться. Рассказать о том, что у него на душе – причём страх оказаться непонятным проявлялся намного позже. Зачастую уже в тот момент, когда Майлз стоял напротив с явным намерением поговорить.
[indent]Открывал рот – и тут же закрывал, сражённый неприятной мыслью, что собеседнику, возможно, окажутся не слишком близки мысли солдата, который провёл чересчур много времени на войне. Со временем Майлз научился подавлять это желание в зародыше и более-менее перестал доставать окружающих своей «истиной», рассказами о том, как у него «открылись глазами», как много он понял о мире, в котором живёт. Сейчас хотя бы был Дахи, который принимал его, несмотря на очевидные проблемы.
[indent]Родни говорит, что убил людей, и Майлз даже не дёргается – настолько эти слова звучат для него естественно и обыденно. Десять лет назад он бы наверняка отреагировал иначе, но сейчас единственное, что он может почувствовать – это сожаление, что Родни тоже пришлось с этим столкнуться. Со смертью и кровью на своих руках.
[indent]Ситуация звучит слишком расплывчато, в ней не хватает деталей. Родни просто говорит, что кого-то убил, а вот подробности умалчивает. Приходится ловить детали из его слов. Что это явно случилось в ином мире. Что это не факт, что были люди, но как минимум они выглядели в точности так же. И не сопротивлялись.
[indent]Майлз может это понять: нет ничего хуже, когда убиваешь кого-то, кто даже не сопротивляется.
[indent]– Я был на войне семь лет и за это время убил очень много, – после долгой паузы тихо говорит Майлз, – я не считал, сколько именно. Несколько десятков точно. Самых разных. Даже своих соотечественников убивал – потому что мне так приказали.
[indent]Потому что он, как послушный пленный, выполнял всё, что ему говорил Музаффар. Был послушным псом, которого время от времени спускали с цепи и давали поохотиться. Но большую часть времени его держали в наморднике, с тяжёлым металлическим ошейником – и никак нельзя было вырваться из этих оков. Как-то так это чувствовал Майлз и ненавидел себя всей душой за эти ощущения. Лишь спустя время он начал пытаться сбежать – все попытки по итогу оказались бесполезными, но сам факт, что они начались значительно позже того, как он вообще в плен попал...
[indent]– А ты? Ты со мной хочешь разговаривать? – отвечает вопросом на вопрос.
[indent]У него крови на руках всяко больше. Более того, даже здесь он представляет угрозу для окружающих. Дахи мог бы подтвердить это сам, если бы не был уверен в том, что Майлз сможет себя остановить. Ему бы такую уверенность... Ему бы эту веру в то, что однажды его руки не сожмутся на чьей-то шее в смертельном захвате и не доведут однажды это дело до конца. У Майлза такой веры нет.
[indent]Ему страшно от самого себя. От того, что он на самом деле способен нечто подобное сотворить.
[indent]– Как это произошло? – спрашивает он Родни, желая услышать больше подробностей.
[indent]Может быть, он сможет ему чем-то помочь. Чем именно – да чёрт его знает... Из Майлза даже по этой части не слишком хороший советчик – он ведь и сам с этим грузом не то чтобы хорошо справляется. Живёт с петлёй, затянутой на шее, и молчаливо терпит нехватку кислорода. Молчаливо терпит, выжидая, когда хватка ослабнет хотя бы на несколько секунд.

[indent]Хотел подробностей – получи.
[indent]Майлз уже даже забыл, зачем сюда пришёл. Разговор с Родни занимает всё его внимание – обед всё равно никуда не убежит, благо тут приёмы пищи ко времени не привязаны. Захотел – поел, не захотел – выслушал внезапного собеседника, к которому пытался подступиться сам, а теперь он приходит и вываливает всё, что накопилось на душе. Майлз не против: ему кажется, что так лучше, чем держать всё. Судит, опять же, по себе. По тому, как скупо рассказывал семье и доктору из медцентра о пережитом. Как неохотно реагировал на попытки психотерапевта поглубже закопаться в проблему, хотя и понимал, что так нужно. Что это всё ради его же благо.
[indent]...И как его буквально прорывает спустя три года, когда он встречает Дахи и понимает, что разговоров об этом не избежать. Рассказывает о плене, о том, как в первые месяцы талибы вели себя до странности дружелюбно и даже играли с ним в мяч. Как сам Музаффар его тренировал, а потом вёл убивать других американцев. Рассказывал о шрамах и о видениях, которые сквозили в голове в момент срочной операции чуть ли не по живому в хлипком полевом госпитале.
[indent]Психотерапевт из Сан-Антонио как-то заметил, что это бывает полезно – выговориться. От этого может полегчать. Майлз не знает, стало ли легче Родни, но надеется, что когда-нибудь, может быть...
[indent]Майлз молчит на протяжении всего рассказа и не перебивает. Не задаёт уточняющих вопросов, думая, что Родни сам расскажет всё то, что Майлз должен знать. То, что сочтёт нужным.
[indent]То, о чём он говорит, похоже на мираж или сон. Майлзу порой снились сны, особенно когда они ночами пересекали Регистан, а утром останавливались, прячась в укрытии и засыпая при свете солнца. Это были странные, до одури реалистичные сны, пугающие в мелочах. В этих снах Дахи встречал его в домике, как будто сошедшем из какой-нибудь телевизионной рекламы с участием самой обычной счастливой американской семьи. Зелёная лужайка рядом, скатная крыша – и всё такое яркое и вылизанное, что становится не по себе.
[indent]Майлз резко встряхивает головой, отгоняя наваждение. Родни сюда пришёл точно не за тем, чтобы он сам погружался в свои далеко не самые приятные воспоминания. И не за тем, чтобы Майлз жаловался ему на свою жизнь.
[indent]– Я бы так же поступил, – говорит Майлз, когда Родни замолкает.
[indent]Вообще-то он сначала хотел сказать более привычное «ты сделал всё правильно», но в последний момент передумал. Наверно, из ситуации был какой-то иной выход, но Майлз его не видел в упор. Он человек прямолинейный. Более того, человек привыкший держать в своих руках оружие. С такими обычно разговор короткий.
[indent]И он примеривает эту ситуацию на себя и понимает – он бы тоже убил всех, кто не давал бы ему вернуться к порталу. Что ему, как будто до этого в людей не стрелял. А ведь у каждого, в кого попадала пуля, пущенная сержантом Харгроувом, были какие-то родственники. Как минимум отец с матерью. Может братья с сёстрами. Может жена. Может дети. Майлз об этом никогда не узнает.
[indent]– Теперь это будет твоим грузом. Не знаю, на всю ли жизнь, но будет, – говорит он.
[indent]Эти слова вряд ли утешат, но по крайней мере они правдивы.
[indent]– По крайней мере они не были людьми, – раз кровь не красная, значит не люди, – не стоит их жалеть. Из-за них ты мог бы остаться в портале навсегда и не вернуться больше назад. Кто знает, что бы они сделали с вами потом. Ты спасал свою жизнь. И жизнь Джозефа. В этом нет ничего постыдного.
[indent]Опять же, не Майлзу об этом говорить. Дахи уверен в том, что его прежнее сострадание и умение держать себя в руках никуда не делись, на что приходится лишь печально усмехнуться: человек, который умеет сострадать, никогда не скажет другому «не надо их жалеть».
[indent]Но Майлз военный. У него всё подчиняется строгой логике: или ты, или тебя.
[indent]Он бы на месте Родни поступил так же – уверяется в этом окончательно.

[indent]Собственная жизнь ценнее, чем жизни существ из иных миров. Майлз достаточно раз побывал по ту сторону портала, чтобы знать: порой и там можно наткнуться на живое существо. Возможно оно даже будет выглядеть человек. Будет обладать человеческой внешностью, с глазами там, с руками, всем остальным. Будет говорить и испытывать эмоции – совсем как настоящие, будто на самом деле они всё ещё на Земле.
[indent]Но, как бы сильно оно не было похоже, это всё ещё не человек – по крайней мере так Майлз думает. Что-то нет-нет, да выбьется из человеческого образа. То неестественное поведение, то странный цвет крови, то ещё что-нибудь. Имитация, не более. А имитацию убивать не так-то и страшно. Зато настоящий человек останется жив, вот что ценно. Майлз не альтруист и не святой, он только и делал, что убивал последние несколько лет. Сердце уже даже не болит при мысли об этом – нечему болеть. Немного легче от того, что близкие люди от него не отвернулись после всего произошедшего – ни отец с матерью, ни Дахи. Майлз думал об этом, думал – и понемногу отпустило.
[indent]Раз близкие приняли его назад таким, какой он есть, наверно, не всё так страшно.
[indent]Раз приняли его, то и Родни заслуживает того, чтобы его поняли и не отвернулись от него. Заслуживает – как никто другой.
[indent]Майлз не отворачивается. Ему кажется, что это лучшее, что он может сделать: просто остаться рядом, дав понять, что не считает Родни кем-то ужасным. Он понимает, почему он сделал то, что сделал – и принимает. Признаёт, что поступил бы так же. Тот, кто думает, что есть иные выходы – пусть им и следует, а Майлз видел лишь этот. Лучше уж убить, чем допустить смерть кого-то из «своих». Иной мир можно покинуть, а своём жить и жить. Выживать. Беречь тех несчастных, что смогли спастись от неожиданной катастрофы в бункерском подземелье.
[indent]«Они приходят к тебе ночью?»
[indent]И Родни добавляет следом – «я не должен был так говорить». Майлз горько усмехается. Такое ощущение, что он уже слышал подобное, но в несколько иных обстоятельствах. На вопрос тем не менее отвечать.
[indent]– Чаще, чем хотелось бы, – вздыхает Майлз.
[indent]Тут он не кривил душой: телом он с войны вроде как и вернулся, но душа, несмотря на все старания семьи и мужа, всё равно так и осталась где-то там, на просторах бескрайнего макового поля в Гильменде или в стенах тюрьмы, битком набитой людьми, местными по большей части. День мог пройти как угодно, но стоило только Майлзу после отбоя лечь в койку и закрыть глаза, как приходили мертвецы.
[indent]Стройным рядом, с истинно солдатской выправкой, они проходились по его сознанию, заставляя вспомнить все самые страшные и неприятные моменты службы. Один из мертвецов стаскивает шлем со своей головы, и в лицо Майлзу глядит крепкий, широкоплечий чернокожий мужчина с обритой головой. А во лбу у него зияет небольшая дыра – точно по размеру пули, которую в него пустил Майлз. «Зачем?» – застывает в его глазах немой укор.
[indent]«Зачем вы стреляете в своих соотечественников, сержант Харгроув?»
[indent]– Когда я был в плену, меня заставляли убивать американских солдат, – продолжает Майлз, – год я служил вместе с ними, а следующие шесть лет – убивал их же. А в Штатах их ждали родные, близкие. Семьи, друзья. Отцы с матерями, братья, сёстры. Девушки.
[indent]А он забрал этих людей от них. Застрелил одного человека – и этим же выстрелом пустил пули в сердца тех, кого даже никогда в своей жизни не видел. До войны Майлз как-то даже и не задумывался, скольким людям может причинить страдание смерть одного-единственного человека.
[indent]После эта мысль уже не отпускала. Прочно въелась в мозг, словно какой-нибудь паразит.
[indent]– Иногда я вижу их во снах. Обычно они ничего не говорят, но, честное слово, их молчание хуже всего на свете.
[indent]Чем-то мертвецы из этих снов напоминали ему жрецов, караулящих бассейн с благословениями наготове. Такие же молчаливые истуканы, до которых невозможно докричаться. Сколько не кричи – ответом будет лишь ледяной, пробирающий до мурашек взгляд.

[indent]Безмолвные взгляды из темноты. Майлзу кажется, что один из них он даже узнаёт – быть может, именно с этим парнем с зияющей дырой во лбу он когда-то отбивался от террористов под Кабулом. Может быть, именно этот парень был тем, кто вовремя его окликнул, и Майлз, успев сориентироваться, избежал фатального выстрела. Кто знает, вполне могло выйти и так, что если бы не этот парень, он бы давным-давно умер. Лежал бы сейчас в холодной земле, погребённый в её толще – и не факт, что на родине. Похоронить могли бы и на чужбине. Чем дольше он оставался в Афгане, тем чаще думал, что скорее всего так и выйдет.
[indent]А потом, повинуясь резкому приказу на пушту, он зажимает курок и секунды две не слышит ничего, кроме оглушительного выстрела и биения сердца в тон ему. Безмолвие. Смысл того, что он сделал, доходит до него позже.
[indent]Потом, спустя месяц после освобождения, когда уже стало понятно, что дома, без помощи специалиста, ему лучше не станет, он сидит уже в медцентре Сан-Антонио и общается с доктором. Отвечает на типичные в таких случаях вопросах. Рассказывает о произошедшем неторопливо и спокойно – прямо как Родни сейчас. Потому что это всё равно просто слова, и никто никогда не увидит того, что видел он. Он говорит доктору о том, как с ним обращались в плену. Как Музаффар сначала тренировал и приручал, как бездомного пса, а потом, затянув ошейник потуже, поволок на первую «охоту». И заставил стрелять по своим.
[indent]Удивительно, каким послушным Майлз стал в чужих руках. Аж самому тошно было. И сложно сказать, что именно пугало сильнее: то, с какой лёгкостью он повернулся против своих же, или то, за какой короткий срок Музаффар сломал его, с виду не прикладывая больших усилий. Он пусть и вырос в стране, которая как будто застыла на грани между средневековьем и современными реалиями, но человеческую психологию как будто знал получше опытного психотерапевта из Сан-Антонио. Может, потому что тем и жил – что ломал людей и вёл их за собой, как пастух – послушный скот.
[indent]Овцы ведь никогда не задумаются о том, что их ведут на убой, верно?..
[indent]– Может, лучше, – эхом отзывается Майлз, вспоминая их с Дахи первое столкновение с тенями.
[indent]Бесформенную чёрную массу, накидывающуюся на замерших в панике людей, и поглощающую их с головой. Прежде чем до толпы дошло, что нужно бежать, человек десять погибло точно. В шоковом состоянии ты напрочь теряешь ощущение времени. Не понимаешь, что происходит вокруг. Мир сужается за крошечных размеров, и несколько секунд ты видишь лишь то, что находится прямо перед тобой. Этих нескольких секунд тогда вполне хватило бы на то, чтобы умереть.
[indent]Чудо, что они сами спаслись. Действительно – настоящее чудо. Воссоединились, сбежали от верной смерти, попытались кое-как, худо-бедно наладить свою жизнь в бункере. Здесь, глубоко под землёй нет ни солнца, ни каких-либо намёков на нормальную, привычную жизнь, и они из говна и палок пытаются создать что-то, отдалённо напоминающее семью – видимо, чтобы совсем тоскливо не жилось. Кайла вот пригрели, взяли под своё крыло, хотя что Майлз, что Дахи – оба прекрасно понимали, что никогда полноценно родителей ему заменить не смогу. И Кайл всегда будет помнить, что когда-то давно у него были папа с мамой. А потом два странных парня, которые отчаянно пытались поделиться с ним крохами тепла.
[indent]Он и о Родни пытается зачем-то заботиться – хоть и получается откровенно так себе. Но всё равно хочется. Всё равно кажется важным. Как будто от того, что он криво-косо пытается залатать чужие раны, легче станет ему самому.
[indent]– Мёртвых назад не воротишь, – говорит Майлз, наполовину обращаясь к Родни, наполовину – в пустоту, – и время вспять не повернёшь. Поэтому... что сделано, то сделано. Не заморачивайся на этот счёт. Главное, что ты сам жив-здоров.
[indent]«Не заморачивайся» – это вообще первое, чему он научился, когда поубивал кучу народа. Не заморачиваться. Стрелять и не думать о том, что это живые люди. Такие же, как ты сам.
[indent]Когда вместо людей представляешь животных, то даже как-то легче становится.