OLIVER BLANKENSHIP | ОЛИВЕР БЛАНКЕНШИП

michael fassbender

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ

«in articulo mortis, caelitus mihi vires»

место рождения Атланта, США

дата рождения 3.07.1981, 39 лет

сфера деятельности сотрудник карантинной зоны, священник

Да не было в нём никогда ничего особенного.
Никаких, знаете, невероятных способностей или выдающихся моральных качеств, никаких невероятных историй или судьбоносных событий.
Оливеру тридцать девять, и на вопросы о себе ответить ему решительно нечего. Он не очень-то в курсе, кто он такой и что его определяет, он просто жил, как получалось, а теперь вот выживает, пока дают.

Мать-одиночка, небольшая квартирка в спальном районе, красивые ужины по субботам, разбитые коленки по вторникам. Оливер рос и горя не знал, отца не было - ну и ладно, мама справлялась, правда. Не смогла победить только балку, упавшую на неё со стройки - несчастный случай, невероятно подробное расследование не выявило никаких очевидных ошибок строителей, ну или двенадцатилетнему Оливеру о них не рассказали. Вечная сырость Атланты повредила верёвки и леса, порыв ветра и неудачное стечение обстоятельств, общее пренебрежение - не было никому дела, что сваи гниют, а стройка затягивается. Никто не виноват. Как так может быть, что человек просто умер по дороге с работы, Оливеру никто толком не смог объяснить; объясняли другое: на всё воля божья. И с заглавной буквы, пожалуйста.
В детском доме не было так уж плохо, и в этом, наверное, и была проблема Оливера. Оглушённый смертью матери, он принял свою новую жизнь без скандалов и недовольства. Покорно делал, что говорят, ел, что дают, говорил, что велят. Приходящие в приют потенциальные родители никогда им особо не интересовались - спокойный мальчик не страдал и не нуждался в спасении, и в то же время не был ласковым и не виделся окружающим потенциальным источником любви и счастья в доме. Не нуждался в жёсткой руке или, наоборот, мягких и тёплых объятьях, так что люди проходили мимо. Все шесть лет.
Оливер и не стремился вырваться из приюта и попасть в новую семью. Спасибо, конечно, но семья у него уже была. А теперь вместо милых ритуалов, которых, как оказалось, было гораздо больше, чем красивые ужины по субботам, заменили традиции иного толка: приют был с не то чтобы фанатичным, но достаточно навязчивым католическим уклоном. Оливер впустил религию в жизнь, толком и не заметив этого, а когда пришёл в себя и очнулся - не видел смысла что-то менять. Ну начинают они день и каждую трапезу с молитвы, ну ходят на службы, ну помогают монастырю через дорогу во всём, о чём попросят. Оливер совсем не был против постоянно быть занятым.
Дни шли, годы сменялись один другим, но "себя" в Оливере не становилось больше. Разговоры о взрослой жизни, о грядущем выпуске и необходимости как-то строить свою жизнь самостоятельно его тревожили, но - опять же, не то чтобы сильно. Как-то будет, все справляются и он вывезет.

В восемнадцать в Оливере не было ни осознанной веры, ни чёткого представления о самом себе и своих целях. Недолго думая, он записался в армию и уехал в Форт Беннинг. Оливер "примерял" форму пехотинцев и инженеров, но нашивки так и оставались нашивками, ничего не задевая внутри. Если раньше Оливер о себе не мог толком сказать ничего, то за три года в Колумбусе понял только то, что теперь внутри него чего-то недостаёт. Со временем заметил и иное: не только в нём самом чего-то не хватало - словно люди вокруг тоже были немного "пустыми".
Людям вокруг недоставало веры, к которой за шесть лет в приюте Оливер так привык, что теперь не мог не замечать разницы. Веры не хватало и самому Оливеру, он искал своего бога и никак не мог найти. Бесконечные марш-броски не помогли, "Бесконечное правосудие", спешно переименованное в "Несокрушимую свободу", едва не сломало. Афганистан запомнился Оливеру ощущением абсолютной нереальности происходящего: не может, просто не может мир на заре двадцать первого века жить так, как жили там.
Ему посчастливилось вернуться живым и целым, и при первой же возможности он уволился в запас.
Какую бы несокрушимую свободу они ни несли, богом в этих местах не пахло.

В двадцать два Оливер снова оказался предоставлен самому себе, хотя вот уже десять лет большая часть бытовых решений в его жизни принималась за него. И в приюте, и в армии был строгий распорядок, глобальные вопросы решались на более высоком уровне, Оливеру давали чёткую задачу, и он её выполнял; теперь же предстояло всё-таки осознать, кто он такой, найти своё место и бороться за него - и за право на достойную жизнь заодно.
Сирота с четырьмя годами в вооруженных силах, три из которых - в инженерном батальоне, он без особых сложностей поступил на робототехнику всё в том же Колумбусе, но довольно быстро потерял всякий интерес. Он уже умел быть инженером, вместо более глубокого погружения в профессию он получил какие-то не относящиеся к делу курсы по математике, общей физике и ещё более общим информационным технологиям, и всё это не имело никакого смысла. Ну, или он был не в состоянии этот смысл увидеть. Осмотревшись и прислушавшись к словам и "жизненному опыту" других студентов, он пользовался правом студента посещать едва ли не любые курсы, и продолжил свои непраздные шатания в поисках то ли себя, то ли так и не обретённой веры (хотя в окопах в Афганистане атеистов действительно не было).
Он не нашёл бога ни в робототехнике (казалось бы, где ещё создавать что-то по образу и подобию и "понимать" всевышнего), ни в курсах общей биологии и физики. Происходящее казалось надуманным, и после трёх семестров Оливер с университетом распрощался. От стипендии с его средними баллами давно ничего не осталось, а заводить на душе тяжкий груз студенческого займа, чтобы в итоге получить ничего, не хотелось совершенно.

Оливер вернулся в Атланту, неприкаянным духом побродил по городу, зашёл в детский дом - и только там наконец почувствовал разницу, действительно осознал, насколько отличаются люди, так искренне и неизбывно близкие к церкви, от всех остальных - и военных, и учёных, и студентов.
Оливер общался с воспитателями, сам не заметил, как ненадолго снова оказался втянут в режим дня детского дома, осознал себя уже сидя на службе. Уже ночью, ворочаясь без сна в дормитории, он с несвойственной ему эмоциональностью думал о том, насколько "повезло" людям здесь иметь в своих сердцах веру, и как могла бы пригодиться эта вера что его бывшим сослуживцам, что преподавателям, да и студентам, в университете. Хороший мальчик и воспитанный католик, он не завидовал, но подумал вдруг, что обретение этой веры хотя бы для себя звучит как неплохая новая цель в жизни.

В том самом монастыре Оливер задержался ещё на полтора года; по-настоящему пришёл в себя после военной службы, убедил и себя, и настоятеля, что настроен серьёзно, и тот всё же дал ему рекомендации. В семинарии он провёл пять долгих лет, но таких проблем с погружением в учёбу, как это было в Колумбусе, не встретил; может, изучение древних языков и не было очевидным и прямым путём к достижению его цели, Оливер всё же с неисчерпаемым усердием осваивал и латынь, и греческий, и историю церкви.
Многие проводили в семинарии год-другой и уходили работать; многие проводили в библиотеках долгие и долгие годы, погружаясь всё больше в слово божие и историю развития теологической мысли. Оливер наконец не чувствовал, что мир вокруг куда-то бесконечно торопится, и уже от этого чувствовал себя как дома. Спокойно изучал, обдумывал, привычно исполнял ритуалы и соблюдал традиции. Прислушивался к себе: тишина осталась, пустота - исчезла.

Ничего не иметь, ничем не владеть, ни к чему в этом мире не быть привязанным - всё это далось Оливеру так легко, будто и не было у него ни огромных, по меркам сына учительницы и приютского сироты, командировочных, ни "родных" улиц Атланты. Он работал там, куда звали, и тем, кто был нужен. В те годы его немало помотало по восточному побережью, но всё это едва ли имело для него значение. Удачным, пожалуй, можно было назвать его назначение в Корпус Кристи в две тысячи семнадцатом.

Апокалипсис повлиял на Оливера меньше, чем мог бы: да, происходящее несколько отличалось от пророчества Иоанна, но не только у него реальность расходилась с элементарными постулатами, так что и в те безумные дни Оливер делал, что должен был: как порядочный бывший военный, предпринял попытку поступить в распоряжение ближайшего старшего по званию, не особо в этом преуспел, как верный слуга народа, постарался организовать подобие бункера в подвале церкви, но и тут получилось так себе, как покорный гражданский, демонстрировал послушание и проследовал в настоящий бункер при первой же возможности.
В мире, где не осталось ни покорности, ни порядочности, ни верности, действия Оливера были чем-то вроде чумы во время пира, но на оценочные суждения времени не хватало.

К моменту появления новых "богов" Оливер едва успел обжить свой угол в бункере. Боги походили на пророков и святых ещё меньше, чем Тени и остановка земли на сюжет Откровения, и вот здесь пришла пора Оливеру остановиться и задуматься.
Получалось так себе, но всё же со временем он уложил происходящее в расходящуюся по швам, но всё же картину мира.

Когда-то люди верили, что молнии - это гнев божества. Теперь люди верили, что существа, природы которых они не понимали - боги. Что же, Оливер не спешил никого разубеждать, не грозился устроить гонения на еретиков, и даже не потому что остался бы в этой войне в абсолютном меньшинстве, - ему это просто не было интересно. Люди свободны в выборе вероисповеданий, Оливер свободен от необходимости проповедовать тем, кто не желает слышать.

Его познаний в биологии и в лучшие студенческие годы не хватило бы для конструктивного участия в работе исследователей карантинной зоны, так что Оливер выбрал простую, но нужную задачу себе по силам: пока путешественники по другим мирам просиживали необходимые часы в карантине, он с каждым проводил обстоятельные беседы о том, что они видели, чувствовали, думали.
После стольких лет, Оливер снова искал своего бога, пусть и по следам вернувшихся из других миров.

дополнительная информация

● Оливер и в раннем детстве был спокойным ребёнком, но после смерти матери замкнулся в себе ещё больше - настолько, что и от самого себя спрятал собственную личность.
● Оливер прекрасно справляется с ролями, если знает правила игры. Один из многих безликих сирот, солдат, священнослужитель - общество не видит в них людей, взаимодействие с миром почти никогда не бывает личным, и это - зона комфорта Оливера. Самыми тяжёлыми годами в жизни, полными тревоги и тяжёлой рефлексии, были те два года в Университете, когда Оливеру приходилось быть просто собой.
● Спонтанно сентиментален: в юности был несколько "отмороженным", но с возрастом приобрёл способность выражать эмоции через слёзы. Довести до неожиданного приступа может случайная строчка в Писании, услышанный случайно разговор, да даже созерцание природы. А вот чужие исповеди такой реакции не вызывают, прихожанам нужно не эмоциональное сострадание, а понимание, прощение и совет, да не Оливера, а того самого парня сверху.
● Большую часть своей "взрослой" жизни Оливер ищет и культивирует в себе веру. Он лишён наивного счастья врождённой или привитой с детства веры, да в сознательной уже жизни зачастую сомневался в силе своей веры, но его суждения были "достаточно хороши" для семинарии и его паствы, так что к рефлексии он относится философски. Ну есть и есть, точит и точит, чего бубнить-то.
● Из Афганистана Оливер привёз только две "вещи": убеждение, что вера может помогать людям, и знание, что происходит это далеко не всегда.
● Единственное, по чему Оливер по-настоящему скучает в изменившемся мире - собаки.

ДАРОВАННЫЕ БЛАГОСЛОВЕНИЯ

омнилингвизм, иммунитет, поглощение (механический)

СВЯЗЬ С РЕАЛЬНОСТЬЮ

контакты tlg @mnogoslov_1

пожелания впишусь везде, где нужен. протрём ваши ручки, прослушаем душу, найдём минутку поговорить о господе нашем, я до второго пришествия совершенно свободен