Вода ледяная.
Эйприл давится ей, плюется, пытается выплыть.
Почему, блядь, им вечно приходится плавать.
Почему, блядь, вечно приходится тонуть.
Гребаный портал как будто ненавидит ее - и это, блядь, взаимно. Это ведь должно быть просто "подходящее углубление".
Подходящее, подходящее, блядь.
Какого хуя все так.

Эйприл выбирается на скалистый берег обессиленная, заледеневшая.
Баро рядом нет - и она о нем не вспоминает. Веревка развязалась. Наверное, утянуло дальше по течению. Это она подумает потом. Сильно потом, мимолетно.
Эйприл лежит и смотрит в небо. Тусклое, серое.
Внутри наливается злоба.
Она берется непонятно откуда, наползает черной тучей. За те несколько минут, что Эйприл пытается отдышаться, она успевает возненавидеть все. Всех. Вся.
Ненависть помогает поднять. Встать на ноги, проверить вещи. Вылить блядскую воду из ботинок.
"Во всяком случае, я не умерла".
От этого становится весело.

Эйприл взбирается по берегу. Кое-как находит пустую, грязную проселочную дорогу. Направо? Налево?
Влево она забирает вверх.
Всегда лучше подниматься, чем спускаться.
Она запоминает ландшафт, засекает время.
Сука - хочется сказать ей.
Сука-сука-сука.
Она ничего не говорит - просто ковыляет вверх, на чистом упрямстве.
Нет, злобе.
Через полчаса она входит в ворота города.
И это сраная сказка.

Грязь вместо мостовой.
Чернь вместо людей.
Грязный средневековый город - вместо чего угодно.
Эйприл всматривается в него до тех пор, пока он ее не замечает.
Не начинается всматриваться сам.
Человеческий шум стихает, горожане замирают.
Эйприл стоит в воротах - до тех пор, пока шепоток не прокатывается по грязи из людей.
Эйприл не страшно, Эйприл весело.
Она шагает в ворота.

- Это что?
Таверна черна внутри и снаружи, пол у нее то ли земляной, то ли просто столетия немытый.
Эйприл рассматривает баланду в плошке. Она непохожа ни на что вообще. Это даже не суп. Это помои.
- Еда.
Хозяин таверны сверлит ее злым взглядом, но Эйприл все равно. Она злее.
И это либо чувствуется, либо кому-то очень нужны деньги. Потому что ее не прогоняют - хотя очень хотят.
- Тебя кто-то обманул.
Эйприл откидывается к каменной стене, обводит пейзаж сощуренными глазами.
Здесь нечем поживиться, но она все равно попробует.
- Значит так. Во-первых, я хочу мяса. Иди забей что-то. Или кого-то. Мне все равно. Во-вторых, пускай мне приготовят комнату. Лучшую. И хорошо приготовят. Если там будет вонять или я испачкаюсь - я кого-нибудь повешу. Скорее всего тебя. В-третьих, нагрейте мне воды. Чистой. Много. Я хочу помыться. А потом я буду спать. И лучше бы никто из вас не думал, что он самый умный, а я во сне - легкая добыча. Понятно все или пояснить?
- Да как ты...
Договорить он не успевает - Эйприл расшвыривает все вокруг легким движением ладони.
- Это малая часть того, что я могу, - говорит Эйприл дружелюбно, прежде чем распугать толпу зевак ором: - Съебали нахуй, от вас воняет!
- Ты ведьма? - спрашивает хозяин таверны серьезно.
- Я хуже, - отвечает Эйприл.
Ей все еще весело.

Эйприл приносят молочного поросенка.
Вокруг суетится хозяин, печальная дева помогает ему, роняя слезы на тощую грудь. Она похожа на заморыша, таковым и является. Эйприл щурится на нее, подперев подбородок рукой.
- Чего она? - спрашивает Эйприл. Молочное мясо слегка уняло злобу внутри, становится немного интересно.
- Свадьба завтра, госпожа, - буркает хозяин.
- М-м-м, - тянет Эйприл, дожевывая ребрышки. - Счастливая невеста. Я видела эту картину. А где дорогой жених?
Заморыш громко всхлипывает. Интереса в Эйприл появляется больше, она смотрит на хозяина.
- Господин будет ожидать в замке.
- Даже господин, - умиляется Эйприл. - А ревет-то что?
Хозяин провожает разразившуюся рыданиями дочь печальным взглядом.
- Господин изволит брать девицу каждый год, - сообщает он пустым голосом. - И редко кто из них доживает до зимы.
- Блядь, ну наконец-то, - радуется Эйприл. - Я думала, сдохну тут с вами со скуки.

В горячей воде хорошо. Эйприл постукивает пальцами по краю деревянной, перетянутой простыней бадьи. Лучше бы ей быть медной, конечно, но пока и так сойдет.
Заморыш шмыгает носом. Волосы у нее серовато-бесцветные, в тусклом свете Эйприл не понимает, грязные ли они или действительно серы.
- Сказала же, не реви, - морщится Эйприл. Всхлипы мешают ей настукивать правильный ритм.
- Госпожа не понимает...
- Да все я понимаю, - недовольно обрывает Эйприл, но девица настойчива.
- Нет! Никто не сказал вам!
- Чего не сказал?
- Никто не может победить его!
- Это как?
- Нельзя.
- Да объясняй ты нормально, а то кипятком обварю. Он что, чудовище какое-то?
Бесцветная голова качается в согласных кивках.
Эйприл оживляется.
- Да ты что. И кто? Дракон? Тролль? Танос? Нет? Тогда кто?
- Ну, - заморыш жмется, - он... Никто не может поднять руку на правителя. Иначе его постигнет расплата. Таков закон.
- А. - Эйприл погружается обратно в воду. - Ясно.
- Это правда. Страшное проклятие падет на голову любого, возмездие неотвратимо.
- Да-да-да. Завтра узнаем, что там за возмездие.
Она зевает, жмурясь в низкий потолок.
Заморыш нерешительно продолжает:
- Вообще-то... есть пророчество...
- Всегда есть пророчество, - кивает Эйприл, уже не открывая глаз.
- Сказано, что в дни Солнцеворота придет герой, которому суждено убить чудовище.
- Охуенно. Разбуди меня до того, как вода остынет.

- Хорхе, давай поговорим.
Хорхе говорит. Вернее, причитает на своем мексиканском диалекте, прерываясь на обрывки молитв. Эйприл не знает языка, но общий смысл улавливает - они все умрут. И еще что-то про бабушку.
- Хорхе, послушай...
Хорхе не слушает. Он плачет и просит прощения. У господа.
"Ты ему нравишься, - говорит Тайрон в первый месяц работы на него. - Ты католичка, как и он. Тут любят католиков".
Эйприл решает не рассказывать, что последний раз была в церкви в 14, когда зашла плюнуть на распятие. Такой вот у нее был порыв. Голубые глаза оторопевшего молодого падре она надолго запомнила.
Для Хорхе она католичка. Для Тайрона - хорошая белая девочка. Каждый видит в ней что-то свое. Эйприл не возражает. Лишь бы не видели настоящее. Как, например, Лукас.
Лукас уже не проблема - грудь ему разворотило под Голиадом.
Голиадская резня, да не та.
Эйприл думает, что даже двухметровый Лукас на самом деле ничего не понимал. Просто считал, что она дурная женщина. Правильной нечего делать в дурных местах. Как бои мистера Тайрона.
- Хорхе...
Хорхе всхлипывает и вышибает себе мозги. На Эйприл брызгает кровью и ошметками плоти, но она даже не замечает. Просто смотрит на расползающуюся по песку темную лужу.
Хорошая новость - Хорхе не забрал ее с собой.
- Блядь, - говорит Эйприл, забирая у него пистолет. - Блядь.
- Блядь, - у машины.
- Блядь, - обдумывая план.
- Сука ебаная, - вытаскивая вещи.
- Блядь, сука ебаная, - за пару секунд до того, как бункер гостеприимно (нет) распахивает свои двери.

Эйприл открывает глаза. Тело затекло на неудобной постели, шею свело.
Эйприл перекатывается на живот, растягивается. Разминает каждую затекшую мышцу, щурясь на тусклое маленькое окно.
Она спала мертвым сном.
Она не уверена, что бункер когда-то существовал на самом деле.
Что Хорхе существовал.
Лукас существовал.
Техас существовал.
Что была какая-то жизнь до этого.
Нет, какая-то была.
Но не та.
Странное чувство.

Эйприл чистит зубы. Заморыш вздыхает, кружа вокруг. Скорбное лицо, трагически наморщенный лобик. Она умрет, это Эйприл поняла уже вчера. Нет, пасту не даст. Самой надо.
- Можешь забрать, если он меня убьет, - Эйприл сплевывает в деревянную миску. - Как тебя зовут-то?
- Улла, госпожа.
- Красивое имя. А этого вашего упыря как звать?
Ну, должны же они его как-то звать?
- М-м-ме...
- Что?
- Мель...
- Громче.
- Мельмот, - шепчет Улла.
- Что-то знакомое, - задумчиво тянет Эйприл. - Что-то как будто... нет, не помню. Я говорила, что у меня плохо с гуманитарными предметами?
И не только предметами.
Эйприл сваливает из таверны до того, как Улла успевает спросить, как зовут ее.
Впрочем, Улла тащится следом.
Ее отец тащится следом.
Жители города тащатся следом.
Неодобрение в их взглядах вообще не разбавлено жалостью. Предвкушения, впрочем, тоже нет. Они видят в ней смертницу, но в первую очередь - нарушительницу закона и порядка.
Эйприл идет по сумрачному городу прямиком к замку, и она единственная здесь веселится. Даже начинает насвистывать. У покосившихся ворот она наконец видит что-то примечательное - здорового обезображенного мужчину. Половина лица обожжена, мутный глаз. Эйприл готова поклясться, что его голова под капюшоном наполовину лишена волос. Несмотря на все это, он выглядит единственным тут, способным дать ей в зубы. Эйприл решает это учесть. Эйприл улыбается ему самой дружелюбной улыбкой.
Двор за воротами выглядит заброшенным. Замок выглядит заброшенным. Пустой, покосившийся. Навевает мысли о руинах.
Во дворе стоит оружие. На любой средневековый вкус.
- О, - радостно восклицает Эйприл. - Это, должно быть, мне. Надо же, подготовились.
Улла шепчет "не надо" одними губами.
Эйприл проводит рукой по мечам. На краткое мгновение видит, как взлетает в воздух чья-то голова. Потом выбирает здоровую окованную железом дубинку.
- Но госпожа, - протестует Улла.
- Я не владею мечом, Улла, - поясняет Эйприл. - Будем реалистами.
Зато в школе она играла в бейсбол. Это должно как-то помочь. Наверное.
Эйприл снимает рюкзак, делает взмахи дубиной. Примеривается. Обводит двор взглядом.
Ничего, в общем, не изменилось. Все молчат. Все ждут.
Эйприл щурится.
- Так, ну что. Как это делается обычно? Мельмот?.. Мельмот! Мельмо-о-от!
Ее крик отдается грохотом где-то наверху.
Сверкает молния.
Эйприл смеется, ей все нравится. Она ждет вместе со всеми. Рисует в голове полумонстра-полумудака, что-то такое, что заставит ее вспоминать распятья. Ждет великой битвы.
Потом слышит шаркающие шаги с лестницы.
В каменных проемах что-то мелькает.
Эйприл склоняет голову к плечу, опираясь на дубину.
Нехорошее предчувствие шевелится в груди змеей.
Не может быть, говорит себе Эйприл, нет.
Шаркая старыми туфлями, воняя затхлостью и гноем, в замковый двор спускается карлик.
Когда спадает первый шок недоверия, Эйприл начинает ржать.
- Блядь, боги, что это? Вы с ума сошли? Вы серьезно? - Эйприл смеется истерически, от одной мысли, что год за годом они терпят вот это.
- Какие ж вы ебнутые, - говорит она, отсмеявшись, вытирая слезу у глаза. - Понятно, не будет мне великой битвы. Опять наебали.
Мельмот смотрит на нее с презрением. Пустые глаза навыкате, жирные синеватые губы, скрюченные от старости пальцы.
- Уходи. Мы не рады тебе.
- Я по делу, - поясняет Эйприл, показывая дубину.
Мельмот жует губами.
- На каждого, кто посягнет...
- Да я знаю, знаю, - отмахивается Эйприл. - Лучше вот что скажи: девки тебе зачем? что ты с ними делал? ел?
Улыбка проскальзывает по губам Мельмота.
- Я могу показать...
- Лучше не надо, я завтракала.
Мельмот улыбается шире.
От этой улыбки у Эйприл в голове что-то щелкает.
Прежде, чем Мельмот успевает что-то сказать, Эйприл сносит ему челюсть одним ударом.
Он падает, захлебывается кровью, что-то шипит. Эйприл кажется, что она слышит - "Жил-был..."
Она бьет еще раз, и еще, и еще. Уже не останавливаясь, превращая остатки его головы в кашу. Не задумываясь, как легко ломаются кости, крошатся зубы, лопаются глаза. Кровь брызгает во все стороны, Эйприл не обращает на это внимание.
Она прекращает только когда бить уже просто нечего. То, что было его головой, смешалось с грязью, растеклось по камням.
Эйприл тяжело дышит, пытается восстановить ритм.
Тишина во дворе стоит гробовая.
Эйприл оборачивается, растягивает губы в злой и фальшивой улыбке.
- Как там в вашем пророчестве? В дни Солнцеворота придет герой и убьет чудовище? Я ваш герой, я убила его.
- Но госпожа, - лепечет Улла едва слышно, - Солнцеворот через шесть дней...
Улыбка сползает с лица Эйприл.
- Можешь забыть о пасте, Улла.

Его кровать идет на растопку. Себе Эйприл заказывает новую. Инспектирует замок.
Жалуется:
- Ебаный ремонт, я ненавижу ремонты.
Мельмот полагался на закон и проклятье.
Эйприл полагается на оборону.
Жители города не проявляют к ней никакого интереса, никто не станет врываться к ней посреди ночи с факелами и вилами, но Эйприл предпочитает спать за хорошо закрытыми дверьми К тому же, их с Мельмотом взгляды на правление отличаются. И не только их.
- Вашему величеству следует выйти замуж.
В замке обнаруживается некто, похожий не то на приспешника, не то на секретаря. Называет себя помощником. Эйприл разглядывает его задумчиво. Как у многих тут - серые волосы, серые глаза, похожая на крысиную морда.
- Это кто сказал?
- Закон.
Помощник подает большую тяжелую книгу. На толстом пергаменте выведены все принципы несвободы - от необходимости выйти замуж до главенства короля.
- Ясно, - говорит Эйприл и швыряет книгу в огонь.
Огонь отказывается жечь ее, помощник едва заметно улыбается.
- Ясно, - снова говорит Эйприл.
Рассматривает страницы, покрытые багровыми строками. Достает нож.
- Дай-ка сюда свою руку, помощник.
Аккуратным почерком вписывает: "Королева имеет право делать все, что пожелает".
Книга горит. Дым от горящего закона разъедает глаза, помощник больше не улыбается.
- Понимаешь, - объясняет Эйприл дружески, - некоторые берутся нарушать закон, не понимая, как это делать. Чтобы понимать, надо уметь играть по правилам. Для них это слишком унизительно. Поэтому они заканчивают плохо. Но я не из их числа. Я знаю, как это работает.
- Ваше величество убила своего предшественника...
- Как и должно было случиться.
- Прошу прощения?
- Вы придумали наказание. Каждый раз, когда вы придумываете наказание, вы даете понять - это возможно сделать. Это можно сделать. В конечно счете, это и будет сделано. "Каждому, кто посягнет" - вы их уже придумали. Каждого.
Эйприл улыбается.
- Но никто до вас не пытался, - улыбается помощник в ответ. Эйприл рассматривает желтые острые зубы.
- Я - особенная, - сообщает она.
Она особенная.
Они ее ждали.
Солнцеворот медленно подползает к плотно закрытым дверям.

Отредактировано April Moore (30.09.2021 17:58:37)

У города на скалистом берегу нет имени.  Она узнает это почти сразу после того, как избавляется от Мельмота.
Когда гладит белый остов трона.
Рыбьи кости причудливо переплетаются, почти потеряв гибкость, но все еще выдавая свою морскую природу.
Нет никакой легенды о том, как он был сделан, этот костяной трон. Или ей не рассказывают. Она бы не удивилась.
Ей и не надо, она догадывается, что Мельмот ни при чем. Трон слишком велик для карлика. Ноги его здесь болтались, зад качался на краю.
Ей он тоже великоват.
В первую ночь на новой кровати ей кажется, что она видит, для кого он был вырезан. Под утро ото сна остается только призрачное воспоминание. Колеблющееся, как прозрачная морская вода. Ей не хочется вставать со шкур, которыми застелена постель. Мех ласкает голую кожу, согревает теплом.
У города на скалистом берегу нет имени - и ее собственное будто теряется где-то за поворотом извилистых горных троп. Никто все равно не будет звать ее так.
- Слайго.
В этом наборе звуков ей слышится лязг железа. Больше названий она не помнит. Есть только Дромахэр - но его произносить нельзя.

В день, когда она созывает совет, очень солнечно. Небо непривычно яркое, свет бьет прямо в глаза. На людей это никакого впечатления не производит. Достойнейшие из достойнейших жуют губами, молчат, мнутся, просят отпустить заниматься делами. Делами они называют сонную, засиженную мухами рутину. Ни одно решение не встречает одобрения. Замок разрушается, городские стены разваливаются, город покрыт грязью. Не хватает еды, материалов, казна пуста. Женщин тоже не хватает. Возможно, горожанам казалось, что младенца проще утопить, чем 12 лет выращивать для Мельмота. И всех все устраивает.
Она разглядывает их лица молча.
И быстро находит палача.
Совет существует один день, от рассвета и до заката. Площадь заливает кровь, пока она подробно знакомит население с понятием государственной измены.

- Войска у нас тоже нет.
Помощник согласно наклоняет голову. В этом проклятом городе нет ничего. Она смотрит в огонь, пока горло раздирает ядреная настойка из таверны. Вина здесь нет тоже.
- Но его можно собрать.
Она щурится на помощника.
- Вооружить толпу мужчин сомнительной лояльности? Хорошая идея.
Он, пожалуй, ее отравит.
Как только поймет, что может.
Подмешает что-то, тихо, улыбаясь желтыми зубами крысы. Мог бы решить просто проткнуть, но кажется, уже понял, что с ней придется повозиться.
- Есть другой путь.
- Это какой же?
- Если госпожа позволит, я покажу.
- Конечно позволит.
Еще госпожа берет с собой кинжал поострее. На тот случай, если помощник все же решит повозиться.

В подземельях темно, но только пока он не зажигает факелы. Они идут вниз - и вниз, и вниз, и вниз. Пока она не вспоминает третье название - Макром. Путь уходит в недра камней. Она видит, как огонь начинает плясать.
Казна пуста все-таки не совсем. Тут, внизу, будто драконье логово. Тускло блестящее золото, россыпи камней. Тянет смертью и темнотой - как наверху тянет безвременьем. Она чувствует голод. Видит книги.
Одну из них, обтянутую странной кожей, он подает ей. Свет от факела пляшет на шершавых страницах, исписанных багровыми символами, изборожденных чертежами.
- Я не очень хороша в гуманитарных науках.
Помощник улыбается. Молчит. Ждет.
- Так вот, значит, чем вы тут занимались с прежним хозяином.
Она могла бы догадаться.
- Хотя он не хозяин был тебе, так? Не он.
- Улла подойдет, - отвечает на вопрос, которой ей неинтересен, помощник. - Мы можем сделать все уже завтра ночью. И вашей силы... хватит на все.
Она молчит, рассматривая чертеж.
Помощник подходит ближе.
- Вы сможете создать армию, о которой здесь даже подумать не могут. Вы захватите все земли. Все поселения от побережья до побережья. Вы будете править всем.
Она поднимает голову:
- Здесь есть еще поселения?
Она чувствует все сразу: веселье, гнев, радость, ярость.
- Никого здесь не интересовали ни соседи, ни составления карт. За перевалом есть многое.
Ее лицо все-таки кривится.
- Подготовь все. Тайно. Бедняжка Улла сегодня едва не потеряла отца. И оставь меня, я хочу побыть тут. Встретимся на обрыве, доложишь.
Он уходит, она остается одна. Находит стол, изукрашенный пожелтевшими костями. Втыкает факел, чтоб освещал страницы.
Разве это сюрприз, что сердце города полно самой темной магии?
Разве это новость, что всего коснулось дыхание смерти?
Но не Макром, думает она, а Слайго.
Эту дрянь сюда принесли.
В одном из сундуков поблескивает золотой браслет. Отвлекает ее все то время, пока она читает и думает. Уходя, она все-таки не выдерживает - забирает его с собой. Сейчас он кажется единственной вещью, которую не хочется отпускать. Хочется взять с собой навсегда. Даже если она когда-нибудь уйдет отсюда.

На обрыве холодно, хоть и не высоко. Вечер перетек в ночь, осторожность помощника перетекает в радость. Улла доставлена, заперта, никто не войдет к ней, кроме королевы.
- Очень хорошо, - кивает она.
Они идут медленно, обговаривая детали. Ведь здесь никто не подслушает. Наверное, так он подумал.
- Я довольна тобой. Только про поселения зря раньше не сказал.
Бледный серый серп едва освещает берег. Новолуние скоро.
- Могли бы уже грабить и грабить, - почти с грустью говорит она.
- Мы проведем завтра ритуал и...
Она останавливается. Максимально удаленная от замка точка. Максимально удобная линия берега. И все равно придется повозиться.
- Я так и не спросила твоего имени.
- Юдо, госпожа.
- Мы оба знаем, Юдо, что я не твоя госпожа. Господин у тебя только один. И поэтому я не буду убивать Уллу. Ты так хорошо врешь, Юдо, но все время забываешь, что я знаю правила. И знаю, как их разрушать.
Она успевает подобраться достаточно близко, но возиться все равно приходится. Чтобы полоснуть его по горлу нужен один удобный момент, но чтобы не запачкаться в его крови, нужно больше маневра. И еще Юдо не хочет умирать, разумеется, еще бы он хотел.
Когда она откидывает его, истекающего кровью, с обрыва, она почти сразу замечает что-то, что понимает только вернувшись в замок.
Вслед за ним слетел браслет.
Пропал в холодной морской воде.
Лучше бы было его сжечь, думает она, глядя на огонь. Сжечь - и напоить огонь вином.
Но раз вода забрала плату, то приберет и тело.
- Ты теперь будешь жить здесь, Улла. И нет, пасту я тебе не отдам.