Запах в комнате был тошнотворным, хотя Майрон поначалу не мог толком объяснить, почему. У него возникало ощущение, что портал выбросил их в выгребную яму, но на деле прямоугольный неглубокий бассейн, в котором он вынырнул, мало её напоминал. Чуть позже он понял: пахло тиной и смертью, и испражнениями — пусть и не так сильно, чтобы кривиться и сразу же поворачивать обратно. Если послушать истории первопроходцев, где только их ни выкидывало — даже выгребная яма на фоне этих рассказов смотрелась...приемлемо.

Но Майрон всё равно был рад, что жидкость портала заменила собой всё, что раньше было в этом бассейне и запах не отпечатался бы на одежде, даже если бы он решил сделать с десяток неловких заплывов туда-сюда.

Вряд ли это было бы удобно: бассейн, в котором они с Тео очутились, был сильно меньше того, что остался дома и не мог похвастаться той же глубиной. Как только Майрон встал на ноги, то обнаружил, что вода едва достаёт ему до бедра, а ближе к ступеням — до колена. То, что он из-за полумрака поначалу принял за комнату, оказалось залом, в котором по углам были расставлены железные факелы. Огонь, источаемый ими, был едко-зелёного цвета, и Майрону невольно пришло в голову сравнение с некрополями, которым нередко приписывали готический стиль и ту же едкую зелень.

Но и этого света было недостаточно, чтобы осветить всё: густая тень играла с огнём в пятнашки, и огонь явно проигрывал, оставляя на милость победителя чуть ли не всю сердцевину зала. Было ли снаружи так же темно? В приоткрытой двери, единственной дороге из этого зала, свистел ветер и пение, которое он принёс откуда-то издалека.

— Ты как, в порядке?

Майрон обернулся к Тео, чтобы узнать, как он перенёс телепортацию, но не смог толком рассмотреть его. Вроде бы, всё было как обычно — если не считать некоторой помятости и... Майрона преследовало параноидальное ощущение, будто Тео не очень-то хотел рядом с ним находиться. Но это же был Тео в конце концов, он никогда не любил компании, и раньше случалось такое, что ему просто нужно было побыть одному.

В другое время Майрон оставил бы его в покое, но его беспокоила эта нелогичная и неожиданная страсть Тео к изучению других измерений. Такой энтузиазм он проявлял разве что когда учился на ветеринара, но это разные вещи. Будучи ветеринаром, он не рисковал своей жизнью так, как сейчас.

Что им движет?

Этот вопрос Майрон задавал себе не впервые и каждый раз оставлял его без ответа. Они с Тео были близки, но Майрон всё равно не понимал его — по крайней мере не всегда, даже если очень старался.

Подумать только: он договорился со службой безопасности, чтобы точно знать, когда Тео соберётся в очередное путешествие и подкараулил его у самого портала, сделав вид, что тоже собирался прогуляться в другой мир. Ещё одна ложь во благо. А ведь раньше Майрону даже не пришло такое в голову — их отношения были достаточно крепки, чтобы отпала всякая необходимость в обмане.

Прошло всего несколько месяцев, но возникало чувство, что несколько лет.

— Если хочешь, мы можем вернуться и попробовать ещё раз.

Кому-то привычки Тео могли показаться странными, но у Майрона они вызывали обратную реакцию. Тео был милым человеком: со всей этой дистанцией, которую он неукоснительно соблюдал, чтобы не нарушить чужое личное пространство; или искренним любопытством. Иногда Майрону казалось, что он испытывает даже не братскую, а отцовскую гордость, наблюдая за успехами Тео на поприще ветеринарии.

И было слегка нечестно, что успехи в исследовании других миров вызывали у него лишь подозрение. Другое дело, что «слегка» запросто можно было пережить.

«Давай посмотрим». Значит, придётся остаться в этом мрачном мире с душком.

— Надеюсь, этот мир не познакомится с моим внутренним, потому что запах тут отвратный.

Дверь, ведущая прочь из зала, оказалось обитой железом и очень массивной, поэтому Майрон несколько раз — безрезультатно — толкнул её и освободил немного места ещё и для Тео. Дерево прогнило в нескольких местах, а железо покрылось ржавчиной, но дверь всё равно была тяжёлой настолько, что её удалось приоткрыть только на несколько сантиметров, чтобы можно было пролезть в расширившуюся щель. Майрон мог бы воспользоваться переносом и избежать этих ненужных физических нагрузок раньше времени, но это было бы нечестно по отношению к Тео — из какой чаши испил он, Майрон не видел.

Они протиснулись в щель по очереди: Майрон взял на себя честь быть первым и успел пожалеть об этом, потому что запах снаружи был ничуть не лучше, чем внутри.

И, наверное, впервые в жизни Майрону было трудно описать увиденное.

Это был балкон прямоугольной формы — он тянулся слева и справа и был достаточно широк, чтобы по нему могли одновременно идти два человека. По правую и по левую руку стены чередовались с решётками и на противоположной стороне, насколько Майрон мог разглядеть, всё было так же.

Балкон ограждала невысокая оградка с железными прутьями, такими же проржавевшими, как старая дверь. Из-за тумана сначала показалось, что за оградкой высота относительно небольшая, максимум в несколько этажей, но когда Майрон сделал шаг вперёд к краю балкона и заглянул вниз, то у него сразу же закружилась голова.

Внизу, за оградкой, была бездна. Этажи тянулись один за другим, и прятались в зеленоватом тумане, а запах гниения был повсюду. Этот мир ему не нравился, но нежелание показаться малодушным трусом было сильнее, чем желание уйти, и Майрон промолчал.

Если не смотреть за оградку, то можно было примириться и с запахом, от которого слезились глаза, и с пронизывающим ветром, гуляющим по балкону.

Он не сразу понял: пение, которое раньше было едва слышно, стало громче — оно доносилось откуда-то с верхних этажей. Каждый раз, когда женщина — если это в самом деле была женщина — начинала куплет, на Майрона накатывала необъяснимая тоска, поэтому на ум ему сами собой пришли легенды о сиренах с чарующим голосом и Майрон понял, что больше не горит желанием знакомиться с обладательницей голоса.

Интересно, горел ли таким желанием Тео?

Майрон обернулся на него и не поверил своим глазам — из-за ближайшей к их двери решётке к Тео тянулась костлявая, длинная рука. Она явно не достала бы даже до одежды, если вдруг не обладала умением растягиваться, но Майрон всё равно предупредил:

— Тео, справа.

А потом наконец разглядел, кому принадлежала рука: за решёткой стоял человек, почти скелет, обтянутый желтой кожей.

Было что-то неправильное в том, что Майрон не мог отвести взгляд.

Огоньки вырвали из темноты пространство за решёткой, голые каменные стены и цепи, свисающие с потолка. Видимо, ветер не заходил так глубоко в камеру и они только немного покачивались, не соприкасаясь друг с другом. Раньше на этих крепких цепях могли висеть клетки, но сейчас они больше напоминали язык старого колокола — это странное сравнение Майрон оставил при себе.

Человек же, прижавшийся к решётке, был и того краше — если его вообще можно было считать именно человеком. Он был сложен очень похоже, но руки и ноги оказались гораздо длиннее и тоньше человеческих. На такой же тонкой шее сидела небольшая голова с глубоко посаженными глазами. Там, где раньше были глазные яблоки, зияли чёрные провалы. Но человек видел — Майрон и Тео уже секунд двадцать не издавали никаких звуков, а он всё равно ворочал головой, одаривая их взглядами. Майрон был уверен, что смотрел он с душной жадностью.

Кожа человека так плотно облегала его кости, что невольно начало казаться, что его выпили до дна или подвесили, как вяленое мясо и намеренно высушили. Сколько он провёл в этой камере было известно, наверное, только здешним тюремщикам — если они существовали — или богам. Но ни с теми, ни с другими Майрон не горел желанием встретиться.

Именно схожее с человеческим телосложение навело Майрона на мысль о том, что они, возможно, могут найти с пленником общий язык.

— Ты нас понимаешь? — осторожно начал он. Майрон не до конца был уверен, что человек, насколько иссушенный, вообще сможет говорить, даже если поймёт, но с другой стороны столько же вопросов вызывала и его способность двигаться. По всем законам, которые остались где-то в родном мире, он должен был быть мёртв. И уж точно не должен был тянуть к Тео свои жёлтые, омерзительные руки.

— Ты когда-нибудь видел подобное? — спросил Майрон уже у Тео, имея в виду не то его первые путешествия по другим измерениям, не то ветеринарную практику. В положительный ответ он не верил.

Видимо, человек их всё-таки не понимал. Или понимал, но слишком отчаялся, чтобы придавать словам хоть какое-то значение. Или очень хотел наконец оказаться по другую сторону злосчастной решётки. Или были какие-то другие причины, о которых Майрон не мог сходу догадаться, но человек сначала что-то забормотал, перебирая сморщенными, как сушёные грибы, губами, а потом завопил, перекрывая своим голосом даже песню.

Из некоторых камер на этаже донеслись такие же крики.

Человек сжал решётку обеими руками и затрясся, словно хотел, чтобы его выпустили. Всё это время его взгляд был обращён к Тео и за отсутствием глаз Майрон не понимал, смотрел ли человек на него как на спасителя, или же как на пищу.

Крики были такими громкими, что у Майрона звенело в ушах.

Но этот пленник, ровным счётом как и другие, ничего не мог им сделать. Он вытягивал свои длинные ссохшиеся руки и загребал ими, или тряс решётку, когда понимал, что все его попытки тщетны. Он повторял эти действия снова и снова, и издавал звуки, которые Майрон принял за голодное пыхтение. Его уродливое лицо перестало пугать — всё, что Майрон начал испытывать к этому человеку, можно было назвать «жалостью». Сколько лет он провёл за решёткой, прежде чем превратился в это?

— Да-а. — с задержкой ответил Майрон, отворачиваясь от решётки и случайно натыкаясь взглядом на пропасть с другой стороны. Одного взгляда было достаточно, чтобы его бросило в пот и он осторожно подвинулся ближе к середине балкона. С одной стороны не внушающая доверия оградка, а с другой — длинные руки пленника. Вот что называлось «между молотом и наковальней». — Эти парни явно не настроены на цивилизованный диалог.

Сначала Майрон испугался, что на крики придёт кто-то ещё — например, местные тюремщики. Но они так и не появились ни спустя минуту, ни спустя две и Майрон слегка успокоился. Ему начало казаться, что в какой-то момент тюремщики просто отказались дальше выполнять свою работу и ушли, оставив всех этих пленников на растерзание времени. Может, они заслужили это. А может, никогда не заслуживали.

Вряд ли они когда-нибудь узнают наверняка.

Песня звучала то чуть громче, то чуть тише — Майрон нашёл в этом аналогию с женским нравом и внутренне усмехнулся. То манит, то отталкивает — удивительно, что всё это можно было передать при помощи голоса, акустики и странных погодных условий, царящих в этом мире. Хотя мир явно не ограничивался одной лишь тюрьмой.

Лестница, ведущая на другие этажи обнаружилась ближе к углу — она тоже скрывалась за массивной, но к счастью достаточно широко приоткрытой дверью, поэтому войти внутрь им с Тео не составило никакого труда. Они преодолели один этаж, затем ещё один, и ещё — звучание песни становилось ближе гораздо медленнее, чем Майрон рассчитывал, а ступени были такими большими, что явно создавались не для людей. В одну такую ступень могло поместиться три обычных и идти вверх было неудобно. Майрон запыхался спустя четыре этажа. На пятом — начал подумывать о том, чтобы воспользоваться переносом. Но не заставлять же Тео подниматься в одиночестве?

На шестом лестничном пролёте обнаружились кости — обычные кости, очень похожие на человеческие. Они могли принадлежать кому-то из пленников, учитывая их схожесть с людьми, но утверждать наверняка Майрон бы не стал. Вместо этого он фоном подумал: так ли безопасно было подниматься туда, где «интерьер» становился всё враждебнее? Но Тео упрямо шёл вперёд и не оставалось ничего, кроме как следовать за ним.

Когда он только успел стать настолько упрямым?

Они прошли двенадцать или тринадцать — Майрон совсем сбился со счёта — этажей, прежде чем песня стала звучать совсем близко. Этаж, на котором они оказались, ничем не отличался от того, с которого они начали своё путешествие: разве что оградка здесь местами отсутствовала, словно её выломали, а за решётками не было пленников. Они всё ещё выли где-то внизу — когда песня на мгновение умолкала, ветер приносил с собой их вопли.

Ещё одним небольшим отличием был запах серы — достаточно сильный даже для того, чтобы перекрыть весь тот ужасный букет ароматов, с которыми Майрон и Тео познакомились, едва переступив портал.

Перед ними лежал балкон, а с него — выход в какой-то зал. Близорукость Майрона играла с ним злую шутку: издали он мог различить очертания женщины, похоже, на чём-то сидящей. Она пела, почти не двигаясь, только иногда покачиваясь и взмахивая чем-то, что Майрон принял за платье.

— Всё ещё хочешь с ней познакомиться?

Говоря честно, Майрон уже не верил, что Тео ответит «нет».

— В каком смысле больше рук? — сначала не понял Майрон. Он прищурился, надеясь, что это поможет разглядеть больше. И в каком-то смысле действительно помогло: он смог заметить третью руку, когда женщина перелистнула страницу книги. Сколько же их было ещё Майрон смог сказать бы только подойдя ближе.

Женщина ни на секунду не прекращала петь. Майрон и Теодор были перед ней как на ладони — оставалось только поднять голову, чтобы увидеть их, но она то ли делала вид, что не замечала чужого присутствия, то ли на самом деле была настолько увлечена. На секунду Майрона охватило любопытство: что могло быть написано там, на пожелтевших страницах, которые шуршали под пальцами таинственной женщины?

Но гораздо больше Майрона интересовало другое: на женщине не видно было оков, по крайней мере она не сидела за решёткой, как другие пленники. И на пленницу, по большому счёту, она не сильно была похожа.

Насколько Майрон мог судить — никто не согласился бы поселиться в тюрьме по собственной воле.

Он почти не расслышал Тео. Казалось, что пение стало громче: оно заполнило голову изнутри как вода — стакан, оттесняя любые другие звуки так далеко, что они почти растворились где-то на периферии слуха. Майрон подумал, что начал понимать, о чём поёт эта женщина — он не мог различить ни единого слова, звучащего на чужом языке, но между строк проскальзывало что-то, отдалённо напоминающее видения: она пела о предательстве, из-за которого белые башни залило кровью.

— Кровь дала камню жизнь. — повторил Майрон за ней, делая шаг вперёд. Как любой человек, увлечённый интересным рассказом, он хотел знать, что случилось дальше.

За одним шагом последовал другой и Майрон даже не заметил, как очутился у порога зала, из которого доносилось пение.

Женщина перелистнула страницу и внутри Майрона всё запело в предвкушении. Он должен был узнать.

Уже готовый сделать последний шаг, Майрон повернул к Тео голову, чтобы спросить его: слышал ли он то же самое? Мог ли он сложить картину из отрывков, нашёптываемых чужим голосом, берущим интонации то взвинчено-радостные, то горькие, как боль утраты.

И как только он сделал это — обернулся к Тео — то почувствовал, а не увидел, что женщина смотрела на них.

Без её песни вокруг всё опустело, а в голове воцарилась звенящая тишина.

Стоя в тишине, Майрон не хотел вновь поворачиваться к женщине — словно то, что он смотрел куда-то поверх уха Тео могло решить ситуацию, в которой они оказались или заставить женщину исчезнуть. Но прошло десять секунд, потом пятнадцать, а Майрон всё ещё ощущал её взгляд на своём затылке.

Он внутренне подобрался, а следом заставил себя развернуться. Судя по ощущениям, шея у него будто одеревенела.

Раньше голова женщины была опущена к книге, но теперь Майрон смог разглядеть её глаза. У неё были лимонного цвета радужки и узкие вертикальные зрачки. Её волосы, как и чёрные лоскуты, покрывающие платье на манер редких перьев, развевались в воздухе, игнорируя гравитацию. Женщина смотрела на них пристально, не моргая и в её взгляде было что-то, что не понравилось Майрону очень сильно, хотя он толком не мог это объяснить даже самому себе.

— Здравствуй. — выдавил из себя Майрон в момент севшим голосом. На деле ему не было страшно, по крайней мере не страшно до трясущихся поджилок, скорее — он ощущал себя неуютно. Описывай он этот момент, то непременно сказал бы, что так, должно быть, чувствуют себя свиньи, когда среди них выбирают, кого отправить на убой.

Это было преувеличением, но преувеличением красочным. И неожиданный прилив вдохновения придал Майрону уверенности: он сжал ладонь Тео в своей покрепче и остался стоять на пороге, готовый в любой момент развернуться и рвануть к лестнице.

Ответа на последовало.

Женщина, казалось, смотрела на них целую вечность — Майрон заметил, что очередная страница книги, которую она так и не перевернула, застыла в том же положении, в каком прикоснувшиеся к ней пальцы её и оставили. И один тот факт, что всё это противоречило здравому смыслу и привычным законам, как и поведение пленников, оставшихся внизу, вызывало у Майрона противоречивые чувства.

А потом она перевела взгляд к потолку и издала звук, чем-то похожий на птичий говор. Что бы она ни сказала, сверху зал залило ярким жёлтым светом, чем-то похожим на свечение портала и женщина, сделав в воздухе лёгкий пируэт, поманила их пальцем.

Хоть этот жест был в каком-то роде игривым, Майрон напрягся только сильнее: потому как во взгляде её всё это время не было и намёка на игривость.

— Ну хорошо. Раз уж ты твёрдо решил найти с ней общий язык, похоже, придётся принять приглашение.

Майрон и раньше знал, что это было ошибкой: когда они увидели эту женщину, нужно было развернуться и пойти в другую сторону, подняться на этаж выше и на веки вечные забыть о её существовании. Теодор сделал шаг вперёд, заставляя их обоих сдвинуться с мёртвой точки, но как только они переступили порог зала...

Майрону сложно было описать свои ощущения: его словно крепко приложили по затылку. Он отпустил руку Тео и согнулся пополам, схватившись за гудящую голову. Сквозь гул он услышал знакомую песню — она маячила где-то на периферии и в сравнении с какофонией иных звуков, виделась чуть не божественным благословением.

И Майрон сделал то, что сделал бы любой другой человек на его месте — в попытке избавиться от чудовищной боли, перемешавшейся со столь же чудовищными звуками внутри головы, он попытался сосредоточиться на песне. И как только это получилось сделать, на него накатило блаженное облегчение. Тихая песнь, пусть она и звучала уже не снаружи, а внутри него, на фоне того, что он слышал ещё несколько секунд назад, была почти беззвучием.

Майрон хотел позвать Тео, спросить, как он себя чувствует, но тело не слушалось. Тело сделало шаг — без всякой на то команды и Майрон почувствовал, как проваливается в необъяснимое забытье. Он моргнул, а когда в следующий раз пришёл в себя, то обнаружил себя спускающимся по ступеням. Он моргнул ещё раз, пусть на этот раз сопротивлялся всеми силами — и снова обнаружил себя в ином месте. Он не помнил ни дороги назад, ни того, как преодолел такое расстояние, ни сколько времени прошло. Только услышал шаги за своей спиной и подумал что это, должно быть, Тео.

Таким образом, проваливаясь куда-то и снова выныривая на поверхность, они пришли к обрыву: перед ними у края обрыва в воздухе висело две крупных птичьих клетки, в каждой из которых поместилось бы по одной певучей мрази как минимум. А перед клетками стоял рыцарь: его доспех был таким чёрным, что гладкая поверхность не отражала, а, кажется, поглощала свет. 

Майрон попробовал пошевелить пальцами и с удивлением обнаружил, что к нему потихоньку начала возвращаться способность контролировать собственное тело. Он хотел позвать Тео, но вместо этого промямлил что-то нечленораздельное. Если это была какая-то разновидность паралича, то она выветривалась очень медленно, по мере того, как в голове Майрона затихала песня.

Значило ли это, что она навсегда поселилась там? Этого ему хотелось бы меньше всего. Даже смерть звучала приятнее, чем страх перед тем, что песнь женщины не даст ему покоя, не позволит ему выйти и ему придётся остаться в этом мире, позволяя помыкать собой так, как ей вздумается.

Впрочем, в том что жизнь была бы насыщенной и долгой, Майрон сильно сомневался.

Рыцарь, заметив их приближение, отвесил шутливый поклон. Он произнёс что-то на чудном языке и Майрон пожалел, что не обладал в этом путешествии способностью понимать чужие языки. Быть может, рыцарь попросту издевался над ними, но лучше было бы, конечно, знать наверняка.

Его голова раскалывалась, глаза болели и на язык будто насыпали песка. У Майрона затряслась ладонь — только правая, когда он попытался поднять её на уровень груди. Тело по-прежнему слушалось неохотно и это напомнило Майрону первое утро после похорон. Разница была только в том, что тогда он не хотел шевелиться по своей воле.

Рыцарь повёл рукой, словно хотел показать им окрестности и сказал ещё что-то: он был уверен, что они оба — и Майрон, и Тео — его понимали. Что же, с этим он ошибался. Майрон так сильно напряг лицевые мышцы, что лицо побелело и кое-как заставил себя произнести по слогам:

— Я не знаю твоего языка.

Глупо было надеяться, что рыцарю окажется знаком английский или что интонации смогут навести его хоть на какие-то мысли. Майрон даже языком ворочал еле-еле, а о том, чтобы добавить в свой голос хоть какие-то эмоции, не могло идти и речи. Но рыцарь, кажется, задумался. Он склонил голову в сторону, словно про себя рассуждал, не водят ли его за нос и отошёл на шаг, чтобы Тео, упавший на колени, его не задел.

Это был жест настолько брезгливый, что Майрон внутренне усмехнулся. Если раньше рыцарю приходилось иметь дело только с пленниками, сидящими в этой темнице, то нежелание прикасаться к ним было вполне понятно. Вряд ли этот человек — пока его лицо скрывалось за шлемом, Майрону удобнее было думать так — их боялся.

По сравнению с той женщиной, с которой они уже успели познакомиться, рыцарь казался душкой. Верно, казался — Майрон никогда не поверил бы в то, что в таком месте способна выжить и крупица добра. Эта башня — темница — гниль: все здесь, похоже, по-своему были голодны. И пусть Майрон пока не понимал мотивов той женщины, как не понимал и того, что случилось с пленниками, он чувствовал всем своим естеством — рыцарь отличался от них лишь внешне.

Он смог повернуть к Тео голову, хотя это движение доставило ему и дискомфорт, и боль: за то время, что они шли, шея его совсем затекла. Но то, что Майрон переносил с относительным спокойствием и свойственным ему хладнокровием, Тео отравляло. Майрон молча смотрел за тем, как он выплёвывал на грязные плиты содержимое своего желудка и шарил по камню ладонями, будто хотел найти за что зацепиться. Но цепляться, кроме неприятной реальности, было не за что.

В другое время Майрон похвалил бы его за то, что он держался достойно, хотя где-то внутри наверняка хотел сжаться, чтобы казаться меньше и скулить — но вместо этого он ответил коротко, безапелляционно:

— Вставай. — и протянул Тео ладонь, всё ещё дрожащую.

Когда Майрон снова посмотрел на рыцаря, то обнаружил его что-то чертящим на плитах. Мел — на первый взгляд вполне обычный — скрипел в латных перчатках. Если рыцарь надеялся, что они смогут понять его слова так, то это было ужасная...

Майрон глупо моргнул, стоило символам на земле загореться уже знакомым зелёным светом. Символы изменили свои очертания сначала один раз, потом второй — они менялись до тех пор, пока не превратились в понятные Майрону буквы.

«Вы выглядите жалко» — гласили они. Майрон посмотрел на рыцаря с плохо скрываемым презрением и тому, похоже, этого было вполне достаточно, чтобы понять — он наконец услышан. Его смех, доносящийся из под шлема, был похож на скрежет ржавого металла.