«Не трогай меня», — я бежал, бежал, бежал, среди коридоров, стюардесс с отсутствующими лицами, тележек с едой и горы ярких пластиковых стаканчиков. Нужно было обернуться, чтобы убедиться, что ОНО не настигнет меня, но я боялся, что споткнусь, или впаду в панику, как только посмотрю назад. Я боялся, потому что руки и ноги становились свинцовыми, еле-еле двигались, я еле-еле двигался, несмотря на то, что прилагал все силы, а вокруг всё сгущалось, надвигалось, возмущалось неприятным голосом.
ОНО настигало. Я слышал это, но уже не мог дышать. Вокруг появилась вода и я понял, почему бежать было трудно. Я не бежал. Я плыл. Я тонул в тяжелой мокрой одежде. А ОНО глумилось, лезло своими руками, трогало, пыталось проникнуть через глаза в мозг.

«Не надо», — успел подумать я перед пощечиной.
— Бля, — пробулькал вслух не столько от боли, сколько от удивления. Я вздрогнул, и тело словно запомнило эту вибрацию и продолжило дрожать. А, может, оно дрожало всё это время.
Мелькнуло что-то золотое, я бросил взгляд и увидел зуб. Не отдельно его, но в шевелящемся рту на продолговатом унылом лице.
Я хотел спросить: «Ты, блядь, кто такой?», — но удалось только промычать что-то нечленораздельное. Отмахнуться от навязчивого внимания тоже не получилось. Руки были слишком ватными, подушечки пальцев словно потеряли чувствительность и это, казалось бы, забавным, если бы не подступающая дурнота. Не то весёленькое полубредовое состояние, когда тебе кажется, что ты способен на всё, но по-настоящему плохое, когда тебя буквально вытряхивает из тела.

Это всё гребанная гонка из квартиры в аэропорт, из аэропорта в частный самолёт, из самолёта в машину. И везде меня тыркали, шпыняли, толкали, орали — иными словами, перестрессовали не хило. На каждый крик, громкий звук или толчок то ли из чувства противорения, то ли, чтобы как-то стравить негативное влияние, я закидывался таблетками. Ни часов, ни телефона при мне не было, а однообразное бегство сводило с ума и нарушало чувство времени. В итоге, видимо произошёл перебор.

Я не помнил, как мы добрались до места. Не знал, что это за место. И не понимал, почему меня оставили одного.
«Не одного», — поправил я себя, глядя в лицо своему... кому? Доктору? Тюремщику? Сокамернику? Так сразу не скажешь.
В любом случае, я знал, что это. Или думал, что знал. Отец уже проворачивал что-то подобное. Подкупал полицейских, те вытаскивали меня из кровати, сажали в камеру, принудительно отправляли на лечение.
Почему-то считалось, что это эффективный метод, но, если вы посмотрите на меня, то убедитесь, что ничего эффективного в нём нет.

Я ещё раз посмотрел на странного парня — слишком худого и очень похожего на типичного психа-нарика. Если бы не отсутствие формы. Я хотел спросить, где мы, но тут меня, наконец, вывернуло.
— Perdona, — пробормотал я, вытирая рот. Кажется стало чуть-чуть легче, хотя внутри ощущался вполне навязчивый спазм повторить подвиг. Довольно бессмысленный, учитывая, что в желудке ничего не было кроме выпивки и таблеток с... вчерашнего дня? Или позавчерашнего?
«А, не похуй ли?» — я решил, что похуй. Сейчас бы понять, где я, и поскорее бы из этого места выбраться. Судя по запаху, местечко так себе. Хотя, возможно, воняло от меня.
— Есть вода? — пытаюсь сесть и тут же испытываю панику. Рюкзак! Мне не стоило терять сознание сейчас, когда я, возможно, надолго застрял в одном месте. Чёрт, был шанс припрятать хотя бы парочку таблеток, на период, когда станет совсем плохо, но я его проебал... Или нет? Рюкзак оказался в изножье кровати. Зря только о верхнюю полку головой стукнулся.
Вторая волна паники о том, что его хорошенько прошерстили, то же оказалась бессмысленной — таблетки оказались на месте. Разве что их подменили?
— Где мы? — всё-таки задаю очередной вопрос чудику.

Я не стал пояснять, что, на самом деле, извинился, а не выругался. Для этого мне, если честно, не хватало энтузиазма. Отставив рюкзак и спустив ноги на пол подальше от собственной блевотины, я обнаружил на постели бутылку и сообразил, что она причина второго удара по голове. Отлично.

Свинтив крышку, я жадно припал к горлышку, запивая едкое ощущение во рту. Только когда пластик в руках сжался, а бутылка полностью опустела, стало ясно, что я действительно очень хотел пить и, похоже, не особо напился. Впрочем, может, и к лучшему, что у меня под рукой не оказалось второй бутылки. От такого стремительного утоления жажды вполне могло вывернуть повторно. Особого стыда собственная тошнота не вызывала. Такое случалось. Не каждый раз и не каждый день, но достаточно часто, чтобы перестать особо волноваться. Благо у меня всегда в распоряжении были горничные и экономки, которые, по мере необходимости, приводили мою квартиру в порядок. Тут, судя по словам моего нового знакомого, работать придётся в режиме помоги себе сам. Или, может, он и санитар, и уборщик в одном лице? Тогда где форма с бейджиком?

— Меня зовут Мануэль, — ответил я на самый простой вопрос. Остальные требовали хотя бы минимального содействия от мозговой активности. Та полностью отказывалась работать, и я не мог понять, стоит ли мне сказать правду, или необходимо начать активно врать.
Решил, что можно остановиться где-то на середине.
— Лично я никуда не собирался. Меня выдернули из квартиры посреди вечеринки люди отца, посадили на самолёт и куда-то отвезли. Ненавижу перелёты. Боюсь до усрачки. Пришлось накачаться седативами, чтобы перенести путешествие, в итоге, видимо, слегка перебрал, — конечно, седативами от меня и не пахло, но в остальном, если не придираться к самим таблеткам, история была чистой правдой. Я собой почти гордился.

— В общем, понятия не имею, где я и почему тут оказался. Последний раз таким образом меня загребли в лечебницу. Отец считает, что у меня проблемы, — я встал, немного аккуратнее, чем это, на самом деле, требовалось — руки и ноги слушались меня неохотно, но потянуться было даже приятно. Пара позвонков хрустнуло, словно возвращаясь на место, перед глазами слегка потемнело, но в мозгах немного прояснилось.
Сделав пару шагов — комнаты ровно на столько и хватало, — я заметил открытую банку с воткнутой ложкой или вилкой. Вообще-то к еде в консервах я относился попросту никак. Никогда ничего подобного не ел. В моём распоряжении всегда были рестораны и повара. Но прямо сейчас показалось, что я довольно голоден.
— Ты есть будешь? — спросил я. — Можно? Или тут где-то есть что-то типа столовой?

Я наклонился, чтобы взять банку, и меня слегка шатнуло, но удержать равновесие удалось и я лишил своего знакомого Руди удовольствия наблюдать на картиной моего буквального падения. Вместо этого, вооружившись консервной банкой, я плюхнулся обратно на кровать. Очевидно, это моя кровать в моей новой лечебнице. Странно, что меня не обыскали на входе, но, может, это дело ещё предстоит?

— Это не глицин и не ромашковый чай, — я покосился на рюкзак и ещё раз внимательно осмотрел всё помещение. Маленькое, но довольно чистое и опрятное. Напоминающее одновременно каюту в салоне третьего класса дорогого лайнера и космический корабль. Единственное, что она не напоминала, это лечебницу. Слишком много пластика, слишком эргономично.
Я прислушался к своим ощущениям, но явного движения не было. Или я его не чувствовал. Или чувствовал, но принимал за дурноту.
В общем, если это лечебница, то дорогая, а Руди выглядел поношенным. Впрочем, у наркоманов такое бывает. Некоторые из них (нас) предпочитают кататься на нормальной скорости, другие — предпочитают экспресс. Они несутся к своей наркоманской смерти с такой скоростью, что ты не всегда успеваешь запомнить их имена.
Может, Руди не нищеброд. Может, он только выглядит, как бомж. Или попал сюда по какой-то социальной программе. Или, на самом деле, сотрудник.
Правда в том, что всё может быть.

Набрав полную ложку фасоли, я отправил её в рот и начал молча пережевывать, глядя на своего вероятного соседа. Или надзирателя. Или члена какого-то клуба наркоманов, который так втирался в доверие. Не люблю такие места, от них всегда тошно и сомнительно. В них неуютно и никому не хочется верить. Я хороший парень и, честно говоря, не люблю это чувство паранойи. Мне не нравится думать, что всё проверка, и искать более-менее удачные ответы. Я понимал, что, в лучшем случае, стоит играть по правилам клиники. Только так можно выйти быстрее. Но если это реальный парень с реальными проблемами моя ложь ничем ему не поможет. Правда, впрочем, неутешительна.
— Ничего так. Я про фасоль. А подогреть её нигде нельзя? Странно, что дают такую банку. Об неё и вскрыться при желании можно, —восприняв комментарий Руди именно так, как следует, я отвлекся от фасоли и одной рукой порылся в рюкзаке, доставая какую-то футболку — яркую, жëлтую, покрытую симпатичными авторскими разводами. Я кинул футболку на пол, закрывая блевотину. На большее меня пока не хватило. Откровенно говоря, это мой предел в том, что считается уборкой. Больше я сделал только в семнадцать, когда перебрал, проблевался и очнулся в туалете в луже собственной блевотины и хрен пойми чего ещё. Тогда я собирал всю эту хренотень бумажными полотенцами и меня пару раз вырвало в процессе. Зато никому ничего объяснять не пришлось.

— Что касается лечебниц... Да, бывал несколько раз, и кому-то они помогают. Я хочу сказать, что этого надо хотеть. Хотеть вылечиться и стать нормальным членом общества. Хотеть завязать со всем, что портит тебе жизнь, — я пожимаю плечами, и стремительно опустошаю банку. Так стремительно, что меня вновь немного тошнит. Приходится аккуратно облокотиться на стену и прикрыть глаза, чтобы справиться с приступом.
— Ммм... — протягиваю, вспоминая. — Да. Мне говорили нечто подобное. Про бункер. Мол мы все в жопе и вот-вот умрём. Я даже могу вспомнить название этой методики, но не сейчас, — облизав губы, решаю, что Руди не сотрудник. Зачем разводить такой цирк со стремительным бегством в бункер, чтобы с первой минуты запороть историю? Значит, сосед.
— А ты давно здесь, Руди? Впервые в таком месте? — любопытно. Ещё любопытно на чем Руди сидит, насколько может быть заинтересован в моих таблетках и нужно ли ему о них знать.

Я пожимаю плечами. В целом, мысль верная: при желании кончить с собой, любой способ сгодиться. Можно разбежаться и бухнуться головой в стену, или просунуть голову между ножками кровати и стеной, или утопиться в унитазе — главное, желание умереть.
С другой стороны, фасольная банка давала прямо ворох перспектив на заточки и членовредительство. Здесь на такое не рассчитывают? Или предполагается, что наркоманы при деньгах адекватны? Я бы посмеялся и громко, но меня всё ещё мутило после быстрого знакомства с едва теплой фасолью, и я боялся, что последствия потребуют ещё одной футболки. Или даже двух. Честно говоря, я не был уверен, что у меня есть две футболки. И ещё — довольно хотел курить.

— Куришь? — спросил я, переключаясь с потока ответов на собственную волну, и снова, как ни в чём не бывало, возвращаясь обратно. — Значит, они смотрят на нас прямо сейчас? В эту самую минуту? То есть дрочить я буду не в одиночестве, а в компании двух-трёх импотентов на той стороне экрана? Ммм... Прямо то, что я люблю, и так возбуждает, — задора тут же спустить штаны и подёргать шланг не хватило. Слишком устал и набрался. По-хорошему, нужно было двигаться. По-хорошему, мне не стоило снова засыпать.

— Алкаш, — понимающе протянул я. Мне были хорошо известны такие типы. Вроде безобидные при первой встрече, но готовые избить до крови после нескольких рюмок, только потому что им показалось, что у них стащили деньги или не так посмотрели. Не люблю запойных. Впрочем, своих братьев нариков тоже не люблю. Не люблю, когда об этом приходится говорить, но знаю, что это часть программы и так легче выбраться. Честность — единственный путь к трезвости. Но, чёрт, кому нужна эта трезвость? Что она даёт?

— Меня закидывают в такие больницы раз в полгода или около того. Полная очистка организма, фильтрация разума, пересмотр ценностей, скорая психологическая и прочая помощь, — острый порыв тошноты вроде бы прошёл и я открываю глаза, чтобы рассмотреть своего товарища. Рассказать ему об окси? Как алкашу, таблетки ему особо не нужны, и абстинентный синдром, скорее всего, особо не тревожит — всё плохое позади, снимать симптомы не нужно. Иными словами, если он просто обыкновенный алкаш, до таблеток ему нет дела, и это путь к доверию. Если это алкоподобный куратор, то честность позволит ему поскорее выйти на новый этап и, следовательно, поскорее выбраться наружу.

— Иногда дело не в наследственности. У меня отличная семья, отличные родоки, полная обеспеченность. Отец пялит всё, что имеет сиськи, мать, насколько я могу судить, абсолютно фригидна, но на восемнадцатилетние я получил Феррари, — я пожимаю плечами. Нет, про таблетки я говорить не хочу, но правду сказать готов.
— Я наркоман. Начал в четырнадцать и с тех пор никогда не останавливался слишком надолго, — я колебался, держа в руках банку и искренне опасаясь за рюкзак. Если быть точнее, я искренне опасался за пузырьки с таблетками. Глупо, пожалуй, учитывая, что прямо сейчас мне было дурно от их количества, но завтра или послезавтра все могло измениться, и тогда я буду рыдать от их отсутствия.

— Пойдём, — ответил я, но, прежде чем встать, порыться в рюкзаке и убрать один пузырёк в карман. Если спалят, то, возможно, отберут только его. Если придут шерстить спальню, то что-то останется при мне. Хоть что-то.
— Здесь довольно криповато, — говорю я, выходя из комнаты. — Словно в тех стремных квестах, где тебя закрывают одного в комнате и нужно решать загадки, чтобы выбраться.

Мне пришлось серьёзно задуматься, чтобы ответить на этот вопрос. Когда не работаешь, не ходишь на учёбу и не платишь сам за коммунальные услуги, а живёшь в месте с более-менее стабильно тёплым климатом, вся жизнь становится чередой дней, не привязанных ни к недели, ни к месяцу, ни к году. Смутно я помнил празднование Нового Года — шумную вечеринку с золотыми и чёрными шариками. Среди них вроде бы там были даже красивые цифры. Однако это ещё ничего не означало. С тем же успехом это мог быть прошлый новый год или позапрошлый.
Я уверен, что все, время от времени, испытывают дезориентацию во времени и пространстве. Просто у меня такое бывает чаще.
Раз в какой-то период родители, чтобы сделать вид, что им на меня не наплевать, пытаются меня поправить и принудительно запирают в каком-то заведении. На это время календарь снова обретает свой смысл. Когда кайф проходит, и ломка остаётся позади, ты находишься наедине с собой и скукой. В этот период начинаешь считать дни.
На сегодняшний день, мне эта перспектива не грозила. Если, конечно, мои таблетки останутся при мне.

Я улыбнулся чересчур глазастому алкашу и запихнул баночку поглубже в карман.
— Не сочти за издевательство, а какой сейчас год? — подумав, я прихватил с собой банку фасоли. Есть всё же хотелось, но хотелось погреть эту странную еду и, возможно, получить хлеб. Должен же тут быть хлеб. — Две тысячи двадцатый? Если да, то где-то между двадцати трёх и двадцати четырёх. А что? — Руди выглядел старше, но это мало о чём говорило. Алкаши и наркоманы быстро стареют. Мне, возможно, просто везёт. Возможно, не просто. Мой брат всегда говорил, что во мне столько нарциссизма, что я не могу себе позволить даже сдохнуть без помпы. Откровенно говоря, в этом он прав.
В периоды просветления мой внешний вид меня очень беспокоит, а, имея кучу денег, ты вполне можешь балансировать на правильной наркоманской диете: столько-то таблеток утром, столько-то днём, столько-то вечером, и всё это шлифуется салонами красоты, масочками для лица, тренажёрными залами и витаминными коктейлями.
По логике я должен находиться где-то на плато толератности, но, если блевотина на полу меня беспокоит мало, то испорченное лицо или одежда могут немного расстроить.

— Понял, не парься. Я против насилия. Даже если речь идёт о том, чтобы просто смотреть, — Руди немного чересчур серьёзный для алкаша. И, к слову, чистоплотный. Тоже, видимо, как-то минует плато толератности. То ли ещё не совсем запойный, то ли умело маскируется. Эти скрытые алкаши хуже всего. — Ладно, и что здесь из развлечений? — я без особого любопытства заглянул в душ. Прямо сейчас у меня были немного другие цели, но, наверное, помыться было бы не плохо. Я почти не ощущал собственный запах, но подозревал, что он вряд ли особо приятный. — Карты, паззлы, монополия? Или только девочки? Тоже неплохо, если есть кто симпатичный, но... Отношения с наркоманками гиблые. Труда, я так понимаю, тут не предполагается. Жаль. Мне нравилось на общественных работах. Там можно иногда вырваться выпить или хотя бы покурить. К слову, о покурить. Ты так ничего и не сказал.

Комната отдыха оказалась скучной и пустой. Может, мы не вовремя. Может, сейчас идёт групповой сеанс поддержки. «Я помню, как променял кольцо любимой бабули на дозу. И знаете, о чём я жалею? Что доза была только одна! Ха-ха».
На меня накатывает тоска. Это просто пиздец, а не клиника. Тут любой здоровый человек быстро двинется головой.
— Давно ты тут? Много уже вскрылось или пыталось бежать при тебе? Я вскрываться не стану, но место максимально печально, — я качаю головой. Хоть бы, не знаю, стены покрасили в весёленькие цвета. Что у нас, Конец Света что ли наступил?! — Слушай, а столовая где? Ты говорил, что это можно погреть, — я показываю на банку. Фасоль пахнет, и я не могу понять, нравится мне этот запах или нет.

Отредактировано Manuel Ferreira (15.09.2021 23:24:01)

— М-да, это будет очень унылый месяц, — морально готовлюсь к худшему. Греет только приветливо шуршащий бутылёк в кармане. Может, удастся как-то разнообразить присутствие. Конечно, глупо — вряд ли выпустят, пока не убедятся, что встал на путь исправления, а тут кайф не вписывается в картинку идеального будущего, но лучше проторчать два месяца, один из которых по кайфу, чем сходу сесть в мучительный поезд бессмысленного исправления. Тем более, что идея исправления мне совсем не вкатывает. Я нравлюсь себе именно таким: весёлым, лёгким, беззаботным. Думать о будущем или о том, что я делаю со своей жизнью, мне совершенно не хочется. Никогда не хотелось.

— Вот как, — задумчиво киваю. — Значит, День Святого Патрика успешно проёбан. Если ты, конечно, не хочешь поискать тот самый спирт, — одариваю Руди счастливой улыбкой. Продумывать весёлый досуг — это мой дар. Для этой цели я почти готов поделиться таблетками, если, конечно, компания будет состоять не только из несколько мрачного алкаша, который говорит с едва уловимым британским акцентом.
Последнее улавливаю автоматически. Как ни крути, Америка многонациональна, и очень скоро начинаешь фильтровать и отлавливать особенности в речи. Так, несмотря на то, что я являюсь американцем в третьем поколении, что-то в речи выдаёт близость к мексиканской границе. В конце концов, дома мы говорим на смеси двух языков.
Хотя, может, я наговариваю, и дело не в речи, а во внешности. Есть же какие-то национальные особенности?

— Я знал одного парня, у которого все сортиры были оборудованы золотыми унитазами, но хуи, конечно, круче, — отвечаю с запозданием, серьёзно обдумывая идею такого интерьера. Какая-то странная фиксация, честно говоря. И странный круг общения. Может, импотент. Может, латентный гомосексуалист. Может, всё сразу.
Впрочем, думать слишком долго о чужих причудах не получается. Я застываю у микроволновки. Греть в чём-то подобном еду мне ещё не приходилось. Может показаться странным, но я редко заботился о себе самостоятельно. Экономка, личный повар, прислуга обеспечивали меня всем необходимым, и мне ни разу не приходилось думать, что они для этого делали. И даже когда я общался с менее обеспеченными друзьями, которые грели еду в микроволновой печи, они, как правило, справлялись с аппаратом без меня.

— Довольно странный подход. В чём тогда смысл? Как же групповые терапия и десять шагов? Или тут свои методы? — голос выдаёт скептицизм. Если я что-то успел понять про наркоманов, так это то, что невозможно перестать быть наркоманом. Можно сознательно отказаться от приёма нужных тебе препаратов, но заставить это сделать нереально не при каких методах. 
В любом случае, киваю, давая понять, что про распорядок всё услышал, и слегка хмурюсь — крышка микроволновки не открывается до тех пор, пока я не нажимаю на кнопку. Небольшой успех хочется развить: ставлю банку, как есть, с ложкой, в печку, закрываю дверку и нажимаю на пробу кнопку СТАРТ. На таймере выставляется тридцать секунд. Это мало или достаточно? Для пробы жму ещё пару раз, наблюдая за сменами цифр.
Микроволновка загудела, а банка внутри закрутилась. Какой я молодец!

Вопрос Руди заставляет инстинктивно напрячься и сжать в руке баночку таблеток. Я поворачиваюсь, рассматривая своего потенциального соседа. Зачем ему это? Просто любопытство?
— В основном, окси, — отвечаю после короткого колебания. Развивать тему не хочется. Уровень доверия ещё не тот. Да и перечисление всего того, что когда-либо принималось вовнутрь займёт, вероятно, больше времени, чем может понадобиться на разогрев фасоли. — А тебе зачем... Твою мать! — в микроволновке что-то бахнуло, засияло, завоняло палёным и принялось плеваться искрами. Я рефлекторно отскочил от этой штуки, и даже унылая парочка за дальним столом здорово переполошилась. — Что за херня?!