Фрэнк поправил сползающие очки половинки и отвёл лист бумаги подальше от лица, чтобы вчитаться в плохо читаемую записку. Бюрократия добралась и в бункер. В этом было что-то забавное, но Фрэнк видел в бумажках только стремление к порядку. Желание организовать жизнь. В этом не было ничего плохого. Однако даже он чувствовал, как электрический свет давит на глаза, как глаза, скользя по чернильным записям, слезятся, а смысл ускользает.

Он откладывает листок, снимает очки и с силой надавливает на глазные яблоки. Напряжение скапливается где-то там — за глазными яблоками, в голове, выдавливая всё осмысленное понимание происходящего.
Фрэнк откидывается на стуле, запрокидывая руки за голову и прикрывая глаза. Стул под ним скрипит и на мгновение Фрэнк чувствует облегчение, а потом понимание ситуации накрывает снова,с головой.

Им часто приходится выпускать людей в порталы, дарованные так называемыми Богами. Видя, как постепенно сходит на нет запас продуктов и лекарств, они вынуждены обратиться за единственной возможностью пополнить ресурсы. "Исследователи миров" или "мародёры" сами рвались покинуть ловушку, в которой оказались заперты — замкнутое пространство бункера. И время от время кто-то не возвращался или возвращался не полностью — с этим, казалось, вполне примирились, хотя самому Протектору статистика эффективности подобных походов не нравилась и он серьёзно подумывал переработать систему, отказавшись от добровольных и, что хуже, хаотичных походов, приставив к каждому путешественнику среди миров сотрудника СБ, который заранее не позволит прихватить с собой яйцо гигантского паука или какого-то кислотного цыплёнка.

Фрэнка не устраивала хаотичность смертей за пределами бункера, в неподконтрольной ему территории. Стоило как-то это прекратить. Научиться контролировать. Стоило, как минимум, понять, откуда эти смерти беруться? И как-то ограничить последствия этих смертей на территории бункера.

Ситуация с Теодором Уэлчем едва ли могла считаться типичной. По крайней мере, по яркости вызванной реакции. То ли девочка, которая пошла с Тео, была слишком популярной, то ли Теодор изначально не вызывал какого-то особого доверия, но драки и ненависть на замкнутой территории вполне могли породить уничтожение колонии.
— Приведи Теодора, — попросил Фрэнк у сотрудника СБ, мнущегося на пороге. Доклад, который он читал, был как раз авторства этого юноши — порой, как казалось, не в меру ответственного. — Только будь осторожен. Мальчик немного особенный, — заявил Фрэнк, снимая очки.
Дверь в его кабинет закрылась, и некоторое время он слушал только шум очищающей воздух системы жизнеобеспечения. С одной стороны, он мог понять тех, которые пытались вырваться из бункера пусть даже в опасный мир — здесь порой возникало острое чувство клаустрофобии. Фрэнк думал, что вскоре конфликты будут проявляться чаще и, вполне возможно, для них будет необязательна чья-то смерть. Люди будут ломать других людей просто от скуки.

В дверь постучались.
— Войдите, — произнёс Фрэнк, облокотившись на стол. Комнаты, которые он занял, были самыми комфортабельными. Самыми похожими на реальную жизнь. И вместе с тем, у него ещё никогда не было стола из красного дерева и настолько удобного стула.
— Здравствуй, Теодор, — мягко обратился он к парню, который, как всегда, смотрел на что угодно, кроме него. — Я слышал, у тебя случились неприятности. Расскажешь, в чём дело?

Фрэнк кивнул, хотя не был уверен, что Теодор видел его жест. Взгляд парня, как всегда, блуждал где-то в стороне: то разглядывая собственные штанины, то скользя по своим рукам, то останавливаясь на письменном столе, заваленным бумагами и книгами. Фрэнк не слишком придерживался идеи полного порядка. Желание убираться охватывало его только в тот момент, когда мысли путались. Мысли Теодора, казалось, путались всегда. Казалось, их слишком много, и мальчишке постоянно приходится тратить время, чтобы выловить нужную, поэтому он так тянет с ответами.

Фрэнк давно заметил, что невольно приспосабливается под чужую манеру говорить. С весёлыми и общительными ему хотелось болтать и шутить, хотя, по складу своего характера, он был, скорее, флегматиком. С теми, кто потише, Фрэнк вёл себя размеренно и даже степенно — говорил мягко и наставительно. С Теодором, по большей части, молчал, позволяя парню своими короткими рваными фразами рассказать то, что он хочет.
Фрэнк знал, что подгонять его бессмысленно. Бессмысленно улыбаться и увещевать. Бессмысленно и опасно давить. О том, что у одного из братьев Уэлч имелись проблемы по части социальной адаптации, Фрэнк знал давно. Откровенно говоря, ему хотелось бы, чтобы в их небольшой общине было поменьше таких вот, проблемных. Теодор старался быть полезным и, по большей части, никому не мешал, но был неуютным. Люди не могли учитывать всех особенностей его психики и время от времени возникали неприятные инциденты.
Правда, до сих пор ни один из них случайной смертью не кончался.

Фрэнк невольно задавал себе вопрос, присматривается ли он к мальчишке, потому что на то действительно есть основания, или дело в его ненормальности. В данном случае, речь касалась не просто терпимости к каким-то человеческим особенностям. Вопрос в том, будет ли он предвзят к Теодору из-за его необычности, и поэтому осудит его, или будет к нему чересчур мягок, потому что побоится осудить невинного из-за собственной предвзятости? Оба варианта казались ему не слишком привлекательными, но реальными, поскольку первое, о чём Фрэнк подумал, когда услышал ответ Теодора, было: «А ты бы попытался?»
Девочка не была ни кошкой, ни собакой. Она много болтала и раздражала даже тех, кто вполне терпимо переносил человеческие контакты. Теодор таковым не был, и Фрэнк едва ли мог представить, как он активно принимает участие в спасении навязчивого раздражителя.
— Я немного не об этом, Теодор, — мягко произнёс Фрэнк, глядя на мальчишку. Ему приходится заставить себя отвести взгляд с Теодора на бумагу — чёткий сухой рапорт о походе в другой мир. Фрэнк знал его содержимое почти наизусть, и смотрел на лист только потому что знал, что Теодора смущает прямой и чересчур навязчивый взгляд. — Я хотел расспросить об инциденте в бункере. Почему эта компания напала на тебя, как ты считаешь?

Безотчётная сухость слов заставила Фрэнка сморщиться. Он не был самым впечатлительным человеком на свете и за свою жизнь успел и наговорить, и наделать всякого, и всё же пытался избегать шаблонов. Теодор напоминал ему плохо отрегулированного бота. Он реагировал на слова и фразы, но словно бы заранее сочиненными для него репликами. Даже его отчёт, вроде бы рассказывающий историю путешествия, в итоге, толком не описывал ни смерть девушки, ни обстоятельства, при которых Теодор бросил её.
Для этого, надо признать, нужен  талант — измарать бумагу так, что толка от неё, в конечном итоге, не было. Только листы попортил.

— А тебе? — Фрэнк поднял взгляд от бумаги и снова посмотрел на Теодора.
На любого другого нормального человека, если бы он вёл себя так же, Фрэнк бы уже кричал. Любого другого, вероятно, посадил бы в карцер. В данной ситуации ему не хватало непредвзятости. Он понимал, что Теодор особенный и не мог относиться к нему, как к нормальному человеку, но по-прежнему не считал, что это справедливо. Время от времени несчастные случаи происходили в других мирах, это верно. Путешествия не были безопасными. Но любого другого, кто повёл бы себя так же равнодушно, Фрэнк постарался бы отделить от людей. Возможно, даже забыть где-то за границей бункера.

— Если бы из путешествия не вернулся кто-то из твоих братьев, ты бы кричал на того, кто был с ним? Искал бы ответы? Набросился бы с кулаками? — Фрэнк не испытывал к Теодору жалости. По крайней мере, той, которую интуитивно испытываешь к инвалидам, маленьким детям или больным. Теодор не были ни первым, ни вторым, ни третьим. Многие находили его даже обаятельным из-за миловидной внешности, любви к животным и явной привязанности к родным. Однако Фрэнку не нравились его равнодушие и бессовестность.
— Какие, по-твоему, ответы им были нужны? Что бы ты спросил на их месте и что бы хотел услышать? — поинтересовался Фрэнк. — Как, по-твоему, заслужила эта девочка смерть? Она же умерла, ведь так? Здесь точно не описано, но ты бы не вернулся один, если бы считал её живой. Верно? Мы ведь здесь стараемся заботиться друг о друге. В этом весь смысл общины — выживать вместе. Одиночки долго не продержатся.

Фрэнк невольно подался навстречу. Вот оно — нормальная человеческая реакция — боль, переживание, страх. Не то, чтобы Фрэнк так уж хотел вызвать у мальчишки потрясение, по крайней мере, в его цель не входило довести пацана до нервного срыва или чего-то подобного, но видеть у него эмоции было приятно. Значит, он не так уж отличается. Просто требует более тонкого обращения.
«И снова это», — глядя в лицо Теодора, Фрэнк в очередной раз поймал себя на дилемме, которую всё никак не мог для себя разрешить. С одной стороны, любой человек требует своего подхода, каждого трогает что-то своё, везде нужно подбирать способ общения. С другой, Теодор, очевидно, из-за своего состояния получал гораздо более снисходительное обращение, нежели кто-либо ещё. Само по себе это не было плохим.
Вопрос только, насколько это себя оправдает?
Фрэнк имел привычку вкладывать свои ресурсы только в то, что себя окупит. Он легко шёл на контакт с людьми и легко находил друзей, если только ему этого хотелось. Но Теодор не был похож на полезного друга. Строго говоря, он, скорее, напоминал того проблемного приятеля, которого вечно приходится тащить со дна, тратя ресурсы, которые можно было бы вложить в нечто более окупающееся. Единственная причина, которая останавливала Фрэнка от желания как-то изолировать мальчишку и от себя, и от общества заключалась в его мотивированности. Теодор хотел идти в другие миры, хотел искать решение проблемы, хотел спасти человечество, пусть даже косвенно, желая спасти себя и свою семью. Эта мотивированность, сродни слепому фанатизму, подкупала. Фрэнк ставил на неё, но то, насколько рискованной была эта ставка, ему стало понятно только сейчас — когда мальчик вернулся один и не смог толком объяснить, что случилось.

Фрэнк передал Теодору листок бумаги и продолжил своё наблюдение уже без скованности. Мальчик увлёкся рисование и вроде бы не обращал внимания на взгляд своего собеседника. Рассказ не был по-настоящему подробным — никаких эпитетов, которые бы выражали отношение Теодора к случившемуся, в его словах не было, он говорил сухо, но чётко, обозначая только факты: девушка упала и была мертва.
В этом сомнений у Фрэнка не осталось, но чувство незавершённости сохранилось. Возникло ощущение, что он слегка подковырнул створки раковины, но не добрался до её содержимого.
— У неё было имя. Девушку звали Анна. Она не была плохим человеком и в бункере остались люди, которые о ней горюют. Возможно, им не понравился бы твой рассказ, но твоё молчание говорит им о вине. Понимаешь? Если ты молчишь, значит, тебе есть, что скрывать, — Фрэнк откинулся на сидении, которое скрипнуло под его весом, и почесал бороду. Ему показалось, что мальчишка захотел его совета или чего-то в этом роде. По крайней мере, иных причин, по которым он сообщил о своём брате, Фрэнк не видел.

— Будет лучше, если ты сам найдёшь людей, которым была дорога Анна, и скажешь им, что тебе жаль, что она погибла, а ты не смог её спасти. Ты расскажешь им ту же историю. Возможно, они разозлятся или отреагируют как-то эмоционально. Я помню, что тебе не слишком нравятся бурные эмоции, но жизнь в социуме предполагает контакты. В данном случае, твой долг перед обществом — рассказать правду. Если хочешь, я могу пойти с тобой, — добавил Фрэнк, предполагая, что рассказ может вызвать ряд вопросов, на которые Теодор или не ответит, или ответит, но сухо и безучастно, от чего снова вызовет негативную реакцию. Вторая драка в бункере им была не нужна.
— Однако будет лучше, если ты сперва расскажешь всё брату. Такие новости лучше узнавать от близких. Если ему кто-то расскажет, то может заведомо исказить факты или принести боль. Ты же не хочешь, чтобы кто-то наговорил на тебя. Верно?

Фрэнк вздохнул. Он любил о чём-то поболтать. Разговоры помогали понять людей. Как только человек переставал чувствовать угрозу и говорил о том, что его интересует, становилось ясно, что он из себя представляет. Так фермер говорит о земле, а любящий муж — о своей жене. Ища тему для разговора, люди говорят о том, что их волнует, или просто рассказывают о себе.
Именно поэтому Фрэнк не любил законников или церковников — тех, кто говорит не своими словами или то, во что, на самом деле, не верит. С Теодором было также. Он словно бы листал книгу: «Сто лучших цитат на все случаи жизни», и время от времени открывал её на рандомной странице. Его слова нередко даже не подходили к ситуации. И определённо ничего не говорили ни о нём самом, ни об его отношении. Это раздражало. Мешало сложить впечатление. Проникнуться к мальчишке симпатией.

— Тут, парень, ты не прав. Есть и плохое, и хорошее, — произнёс Фрэнк. Обычно он старался не спорить с мальчишкой. По крайней мере, не протестовал против этих его цитаточек. Да, любую ситуацию можно исказить так, что правое станет левым, верх перепутается с низом, а хорошее с плохим. Но, если взять ребёнка — обычного мальчишку со сбитыми в кровь коленками — и рассказать ситуацию ему, в двух словах, он легко поймёт, что хорошо, а что плохо.
— Когда люди умирают — это плохо. По крайней мере, это плохо, если они умирают внезапно, молодыми, здоровыми, красивыми. Когда тебе кто-то предлагает помощь — это хорошо. В особенности, если это делается без какой-то задней мысли. Наше отношение искажает факты, но не меняет сути. Любой поступок можно оценить, но не всегда оценка бывает простой, это верно, — Фрэнк не брался решать, что произошло с Анной на самом деле. Он не судья и ему не нужно было вести расследование и принимать какое-то решение. По крайней мере, пока. Если ситуация обострится, если друзья Анны продолжат напирать на вину мальчишки, возможно, придётся возродить судебную систему. В противном случае, одна глупая смерть и мальчик-аутист могут разрушить мир в его бункере.

— Хорошо. Тогда давай решим это прямо сейчас. Дэнни! — Фрэнк поднял голос, чтобы его услышал помощник. — Приведи, пожалуйста, этих двоих, которые затеяли драку. Только по-доброму. Просто передай им, что я хочу поговорить прямо сейчас. Хорошо? — парнишка кивнул и вышел. Фрэнк глянул на часы. Ждать гостей придётся минут десять или даже пятнадцать. Теодор, скорее всего, спокойно проведёт это время в угрюмом молчании, но Фрэнку в его обществе было не слишком комфортно.
— У меня к тебе просьба, Теодор. Когда всё благополучно закончится и если ты вновь захочешь исследовать другие миры, я хочу, чтобы ты ходил в такие экспедиции только с теми, кто тебя не раздражает. Такие люди помимо братьев в бункере есть?

— Открою тебе секрет, парень, все испытывают подобные чувства: стараются понимать других людей, но не чувствуют уверенности, что у них это получается достаточно хорошо, — Фрэнк подумал, что это слишком глубокая мысль. В итоге, можно прийти к тому, что аутисты ничем не отличаются от других людей. Следовательно, к ним должны быть применены те же правила.
Люди растут. Маленькими, они капризничают и плачут, если не добиваются того, что хотят, но с возрастом их реакции усложняются. Им приходится признавать, что они не центр вселенной, и потесниться.
Теодору тоже придётся это сделать — понять и вырасти.

Фрэнк не знал, что бы делал, если бы у него родился сын-аутист. Он вообще слабо представлял себе, какого это — быть родителей. Он часто слышал о семье Уэлчев — какие они дружные, какие сильные, как помогают друг другу. Наверное, их родители были замечательными людьми, которые научили братьев любви и заботе, но Фрэнк думал, что они не достаточно уделили внимания ответственности.
Желая сыну нормальной жизни, они заставляли мир прогинаться под него. Они воспитывали других своих детей к убеждённости, что Теодору должно уходить больше внимания. А те, в свою очередь, требовали чего-то подобного от окружающих.

Родители Теодора относились к сыну-аутисту, как к ребёнку, которому нужна опека. Он нуждался в помощи. Был особенным. Требовал внимания. Но мальчишка не был инвалидом, не пускал слюней, не тянул в рот маленькие предметы, которыми можно подавиться. Он был умным и мог отвечать за свои поступки. Ему всего лишь было трудно читать эмоции, но этому тоже можно было научить.
Лучше бы они учили его этому, чем лживым цитаткам из какой-то очень умной книги.

— Охра? Ты делишь людей по цветам? Как ты это делаешь? — уточнил Фрэнк. Вопрос выскочил сам собой. Просто любопытство. Всем интересно послушать, что же о тебе думают другие. Даже если «другим» является мальчик-аутист. Может, когда речь идёт о мальчике-аутисте, это даже интересней. У такого не замутненное воспитанием зрение. Он не стесняется. Ему не стыдно.

— Да, конечно, — Фрэнк против силы улыбнулся, когда поймал себя на желании сказать: «Но с тобой мне бы идти не хотелось». — Я предлагаю людям пройти в другие миры и поискать там какие-то ресурсы или информацию. Я никого не заставляю, но, откровенно говоря, агитирую на это. Я хочу, чтобы люди ходили в другие миры. И я был бы очень плохим лидером, если бы не подавал им пример. Понимаешь?

— Что случилось? — Лауро вскидывается разглядывая вошедшего. С Денни он был лишь знаком, ему этого казалось достаточным. Он не планировал заводить в бункере близких контактов или даже приятелей, ему хватало сестры и обитателей его комнаты включая Адама.
И за последним сейчас пришли.
Ответ Денни был краток, лаконичен и понятен. Ожидаем. Было бы странно, если бы драка прошла мимо внимания протектора. Лауро знал о конфликте, что произошёл вчера. Как знал и причины. Полностью понимал их, но не разделял. Бить кого-то, даже если ты считаешь этого кого-то виновным, казалось глупым. Тем более, если ты не уверен.
А он не был.
Адам же, напротив, открыто обвинял Теодора руководствуясь своими соображениями, считая, что имеющейся информации (а точнее, её отсутствия) достаточно для того, чтобы выместить на нём свою боль от потери. Не свести счёты, ведь мёртвых не вернуть, избей ты хоть всех Уэлчей, но успокоить внутреннюю боль, чуть заглушить, утешиться хоть бы и временно.
Морено знал, что это так не работает.
Работает только понимание того, что случилось, справедливое наказание, если смерть была не случайна, а ещё время. И ничего этого у них не было.
— Я пойду с ним, — Лауро виновато улыбается глядя на Денни, пользуясь тем, что людям в трауре стараются не перечить. Не усугублять внутреннее состояние. Объясняет зачем-то, виновато дёрнув плечом: — Прослежу.

Лауро застывает у дверей, прислонившись спиной к стене и не приближаясь как к столу Фрэнка, так и к Теодору, ловя себя на внутреннем ощущении провинившегося школьника — словно бы Фрэнк сейчас должен начать их отчитывать, а Морено потребуется оправдываться за себя и за друга беспомощным: «Он так больше не будет». Глупо. Как же глупо. На Теодора он старался и вовсе не смотреть, старательно избегая, словно бы играя в детскую игру — посмотришь и проиграешь. Знал, что во взгляде будет одно — недоверие, а ещё затаённый вопрос — тот недоговаривал. Ничего не рассказывал. Молчал. Сам порождал домыслы и возникшую ситуацию. Молчание, окутывающее смерть Анны было глупым, неловким, словно бы это была не трагедия, а рядовое событие. Словно бы Теодор просто потерял вещь в пути, а не вернулся из вылазки в другой мир один. Впрочем, сейчас, спустя полгода, кто мог бы сказать иначе, что смерть является не рядовым событием для этого бункера? И, тем не менее, отсутствие информации нервировало всех. В первую очередь друзей Анны. Её брата.
— Я не раскаиваюсь.
— Как она умерла?
Два голоса сливаются в один, они с Адамом начинают говорить одновременно. Лауро неловко замолкает, ощущая лишь внутреннее желание пихнуть того с едким комментарием: «Заткнись». Он не думает, что отсутствие раскаяния спасёт сейчас ситуацию. Он не думает, что это те слова, что стоило произносить вслух. Раскаиваться в чём? Что в отсутствии информации у всех сдали нервы? Что Теодор сам породил сложившуюся ситуацию? Произнесённое вслух и без того понятно.
— Как она умерла? — Лауро чувствует, как нервно дёрнулась щека, но продолжает упрямо, глядя сейчас только на Фрэнка, от Теодора её они уже не дождались. У того был шанс рассказать. — Не зная ничего мы вынуждены обвинять только того человека, кто видел её последней.
На Теодора он всё так же старается не смотреть, краем глаза отмечая, что Адам, напротив, сейчас уставился на Уэлча с такой горячей ненавистью во взгляде, что имей он возможность — просто испепелил бы взглядом. Приходится оторваться от стены сделав шаг вперёд, примирительно положив руку тому на плечо. Вроде как поддержать, а вроде и удержать, если тот сейчас рванётся к Уэлчу.